Под копытами звонко стучат прогретые солнцем дорожные камни,
от высоких стен из белого мрамора веет теплом, что еще долго будет нагревать
окружающий воздух.
Он видел, как в доме впереди зажегся светильник, спустя пару
минут вышла женщина в очень коротком платье, открывающем ее ноги до середины
бедра: неслыханное святотатство для иудейской женщины, однако в этом квартале
уже почти все иудеи приняли эллинский образ жизни, никто не бросит камень.
Он невольно следил взглядом, как женщина быстро прошла вдоль
домов, щеки пылают, глаза блестят, высокая грудь часто вздымается в такт
частому дыханию. Безотчетно проводил ее взглядом, откровенно любуясь такой
неиудейской походкой, их женщины должны ходить робко и приниженно, ведь они не
равны мужчинам, и каждый иудей начинает день с благодарственной молитвы, что
Господь не сделал его рабом или женщиной.
Ровная прямая спина, тугой узел черных волос на затылке,
поясок плотно стягивает талию, подчеркивая почти девичью фигуру, донесся мягкий
перезвон ножных браслетов, и женщина исчезла за темными оливами.
На тайное свидание, подумал он хмуро. Замужняя, пользуется
временной отлучкой мужа. Сколько ни говори, что это плохо, но такие вот
пустячки придают остроту жизни, украшают вообще-то скучную жизнь мужчин и
женщин, заставляя их после таких встреч быть друг к другу еще более нежными,
словно замазывая провинности.
И если иудейская религия осуждает такое поведение, то
греческая оправдывает и даже воспевает, находя в этом отвагу, смелость, умение
не смиряться перед древними догмами…
Эта проклятая эллинизация сперва коснулась языка, манер,
привычек, обычаев, затем стала менять мораль, этику, религию евреев.
Практически все городское население Иудеи перешло на
греческий язык, такой богатый и гибкий, а свой язык остался только в дальних
глухих деревнях в горах. Привычная одежда местного населения исчезла быстрее
всего, все перешли на простые и удобные греческие туники. Более того, греческие
слова вошли в религиозные книги сперва незаметно, потом запестрели часто-часто.
Как бы сами по себе начали строиться греческие театры, школы, гимназии.
Более того, синагоги стали сперва только напоминать
греческие храмы, а потом и вовсе стали почти неотличимы: стены покрываются
великолепными цветными рисунками с изображением сцен из Библии, появились
мраморные статуи пророков, мудрецов, мыс-лителей, великих деятелей, как Моисей,
Иисус Навин, Аарон, и даже величественные мраморные статуи самого Господа,
которого по старым канонам изображать никак нельзя.
Борьба обнаженных атлетов стала обычным развлечением
еврейских мужчин, в театрах юноши и девушки знакомятся с утонченным греческим искусством,
в академиях изучают философию, математику и геометрию, в которых греки достигли
невиданных высот, а вечером можно отдохнуть в обществе изысканных гетер, умных
и образованных, способных заполнить изысканной беседой паузы между плотскими
наслаждениями.
Практически все городское население еврейских городов
принимает участие в греческих пирах и попойках, посещает театры и практически
полностью отказалось от традиционного иудейского образа жизни. Держатся пока
что немногие жрецы во главе быстро тающей кучки ортодоксальных евреев, таких же
старых и дряхлых, без подпитки молодежью…
А молодежь, очарованная богатой греческой культурой,
отряхнула остатки своего варварства и уже стали греками. Эллинами.
Он чувствовал такую горечь, что на этот раз даже не смог
прошептать: «Все, что Господь делает, делает – к лучшему». Впервые усомнился: к
лучшему ли?
Или эллинизация – в самом деле к лучшему?
Глава 7
Деревья безмолвно и строго уходят вершинами в такое же
знойное, как в Элладе, небо, нет, здесь еще жарче и нет благословенного моря.
На широких мраморных ступенях старый философ Ликоний восседал в окружении
учеников и вел с ними дискуссию о природе мира и природе человека.
Гургис окинул быстрым взглядом строительство, могучие быки
подтаскивают тяжелые плиты, из которых скоро вырастет величественное здание
академии. Иудейские юноши и после окончания гимназии будут учиться, как в
Элладе учатся греки, – философии, риторике, геометрии и другим наукам, так
необходимым цивилизованному человеку и единственно отличающим культурного
человека от варвара.
Неарх сказал быстро:
– Ты заметил, что академия есть только в Афинах, а
вторая… будет здесь, в Иерусалиме?
– Даже в Александрии нет? – усомнился Гургис.
– Нет, – поклялся Неарх. – Несмотря на всю
ученость тамошних мужей и все величие необъятной Александрийской библиотеки.
– Отлично, – сказал Гургис с
удовлетворением. – Нашим юношам не придется ездить в другую страну, чтобы
продолжить образование…
– Не в другую, – поправил Неарх.
– Верно, – засмеялся Гургис. – Теперь это
одна страна… Но все равно хорошо, что гимназии, лицеи, академии – все будет
здесь! Помяни мое слово, придет время, гордые афиняне будут приезжать к нам
учиться…
Мимо прошла группа юношей, вооруженных копьями. С недавнего
времени вошла в быт афинская мода охотиться на диких свиней прямо в камышах,
вооружившись одними копьями. А охотиться так или эдак приходится: дикие свиньи
ночными набегами опустошают поля. Философы и риторы ропщут, что свирепые
животные забегают даже в священную рощу и роют там огромные ямы, то ли в
поисках желудей, то ли для забавы. И вот наконец храбрецы откликнулись и
собрались на большую охоту вечером, когда свиньи еще спят перед ночными
вылазками.
Гургис смотрел вслед юношам, их обнаженные спины блестят под
красными лучами заходящего солнца, все идут весело, как на забаву. Как быстро
среди осторожных и расчетливых иудеев распространилась эта опаснейшая забава:
охота на диких свиней намного опаснее, чем на медведей или даже, кто знает, на
льва или тигра!
В лесу нужно только держаться в стороне от кустов, где может
прятаться раненый медведь, а охота на льва и того проще: в голой степи, однако
же кабана выслеживаешь в густых камышах, что поднимаются выше твоего роста и
закрывают весь мир. Приходится идти по одной из узеньких тропок, проложенных
этими животными, но их множество, они пересекают одна другую во всех
направлениях, ты слышишь только сухой хруст под ногами, то и дело подпрыгиваешь
в страхе, но кабан или свинья всегда бросаются неожиданно, выпрыгивают из
зарослей с быстротой брошенного из катапульты камня. Ты успеваешь увидеть
только огромную массивную гору мышц с длинными и острыми, как ножи, клыками,
зловеще блестящими на солнце, и тут же страшный удар повергает тебя на землю.
Ты счастлив, если этот единственный удар только вспорол тебе
мышцы, но не убил, потому что секач обычно проносится дальше, он по-своему
благороден и не останавливается добить поверженного, однако не так поступает
свинья: она прижимает неудачливого охотника к земле и быстро рвет его могучими
челюстями. Раны от ее зубов нередко глубже, чем если бы схватил лев или
медведь.
