Военно-компьютерная сеть ИНТЕРЛИНК объединяет данные всех
спутников США, создавая трехмерное изображение поля боя. Любой пользователь
может, орудуя мышкой, прогуливаться по городам противника, по его боевым
порядкам. Компьютер-гигант находится в Лэнгли, штаб-квартире ЦРУ, но дисплеи
теперь на каждом самолете, танке, десантном корабле и даже у отдельных
коммандос.
Сам мобильник сообщит о том мгновении, когда произойдет
подключение к всевойсковой сети, а пока что для обеспечения полной секретности
у него просто безобидный ноутбук в мобильнике, как у многих, хотя и
навороченный, технологически продвинутый.
Он быстро написал на клочке бумаги крупными буквами: «Мария!
Я очень люблю тебя. Я прошу тебя стать моей женой. Сейчас я отлучусь, но… я
вернусь за тобой. Любящий тебя Стивен».
Подумал, перед «Любящий» дописал «По-сумасшедшему», придавил
бумагу тяжелой солонкой, чтобы не сдуло сквозняком, и, заперев квартиру,
положил ключ под коврик и вышел на улицу.
Во дворе женщины сразу обратили на него внимание, любопытные
сороки. Он заставил себя приветливо улыбнуться, поздоровался вежливо.
Одна спросила сразу:
– А что-то Мария выбежала так, будто за нею гнались!
Даже Ави не поспевал…
– У них срочные дела, – объяснил Стивен. –
Работа такая, знаете ли… Кстати, с Марией прощайтесь, скоро мы с нею уедем ко
мне в Калифорнию. Она согласилась выйти за меня замуж, у меня большое ранчо, а
Мария обещала нарожать мне пятерых детей! А то и семерых.
Соседки ликующе зашушукались, на Стивена смотрели уже с
нежностью, как на родственника, одна чуть не всплакнула:
– Пятеро… Семеро! Надо детей, надо. А то нас так мало,
так мало…
Ага, щас, подумал Стивен, вежливо распрощавшись и выйдя на
улицу. Буду я вам плодить жидят! Все будут стопроцентными американцами.
Он прошел от цитадели Давида по улочке Давида: кривой и
настолько узкой, что даже локти не растопырить. Свет закатного солнца сияет
только наверху, а здесь черно и древне. Небо выгнулось даже не куполом, а почти
клином, беспощадный жар оттуда не льется, а опускается широким всеудушающим
одеялом.
Наступает вечер, последний вечер Иерусалима, последний вечер
Израиля. Офисы давно закрылись, народ даже успел поужинать и отдохнуть после
службы, на улицах снова полно народу, многие идут в центр города, где на
пешеходных улочках, вроде Бен Иегуды, всегда по-семейному уютно и празднично,
всегда музыка, столики летних кафе, а беспечный народ радуется жизни, в одном
месте пробуя пышущие жаром шашлыки, в другом – ледяное мороженое.
Чувствуя странное волнение, он прошелся вместе с празднично
одетой толпой по середине улицы, старательно обходя выдвинутые на тротуар
окруженные стульями столики, здесь быстро лопают бифштексы, паровые котлеты,
даже хот-доги и гамбургеры. Молодежь вообще лакает пиво стоя, как кони, за
выдвинутыми на тротуар столиками хорошенькие девушки с огромным и никогда
неиссякаемым аппетитом роются в вазочках с мороженым, вылавливая орешки, изюм,
ягодки, хихикают и запускают ложечки в чашки друг другу, воруя самые крупные
ядрышки.
Он прошел мимо дорогих ресторанов, за толстыми стеклами
зажиточные туристы пожирают изысканные блюда лучших кухонь мира, здесь нет
дешевых вин, что продаются в тех выносных кафе, как и простецкого пива, однако
столики заняты так же, как и в самых дешевых шашлычных. Отдельными парами сидят
любители черного кофе, здесь его умеют готовить, как по-турецки, так и
по-русски, последний уже не просто черный, а такой густой, что ложечка торчит,
как в сметане.
По дороге зашел в невзрачный отель с громким названием
«Труба Иерихона», в снятом для него номере сразу же прошел к шкафу с одеждой,
там, помимо двух костюмов, его ждал и солидных размеров чемодан. Тщательно выглаженные
рубашки сверху, галстуки и модные пляжные трусики, а под ними десантный «узи»
со спецпатронами, «йерихо», гранаты и любимая «беретта» с глушителем. Отдельно
коробка с набором патронов для особых случаев: от простых бронебойных с
урановыми наконечниками до микроракет, которые могут поражать укрытые за углами
или в окопах цели.
Кафе в двух минутах от отеля, таких тысячи и тысячи, он
вошел уверенно, но некоторая оторопь взяла, когда сообразил, что в этот момент
в сотни таких же кафе входят подобные ему командиры штурмовых групп. Это не
считая тех, кто предпочел встретиться со своими бойцами у фонтана, у
мороженщика, в магазине…
Его ребята уже заняли два столика, дружно и весело тянули
пиво, рассматривали хорошеньких девушек. Он присел за стол, улыбнулся, человек
с улыбкой нравится всем, как сказал Карнеги, а самое главное, меньше привлекает
внимание как бдительных полицейских, так и бдительных прохожих.
– Привет, – сказал он. – Кто же надирается
пивом в такую жару?
– Вообще-то верно, – согласился один из наиболее
крутых командиров, Дэн Мюллер. – В животе будет булькать. Эй, дружище,
принеси шнапсу!
– Ты с ума сошел, – одернул его второй из
командиров, Курт Вайсмер. – Здесь терпеть не могут ничего немецкого! А
Вагнер вообще запрещен…
– Вагнер, Вагнер, – произнес Дэн, морща
нос. – Это такой шнапс?.. Ладно, тогда коньяку. «Наполеон».
Курт хохотнул:
– Французов здесь тоже не любят. Французы, как и хохлы,
все антисемиты.
Стивен вместе со всеми посмеивался, потом похлопал ладонью
по столу, призывая к вниманию.
– Сегодня день трезвенника, – объявил он, все
затихли.
Курт сказал непривычно тихонько:
– Неужели…
– Не знаю, – ответил Стивен как можно беспечнее,
улыбнулся. – Кто знает этих политиков? А теперь даже военных не осталось,
все – политики. Во всяком случае, все должны быть… на местах. Неважно, учения
это или всерьез, игры политиков или что-то погорячее, но от того, насколько
точно исполните приказ, будут зависеть не только награды и премии, но и
количество нашивок.
Он старался говорить легко, все знают, что США давит со
страшной силой, кто-то даже сейчас может где-то проговориться, и правительство
Израиля дрогнет, видя, что до часа икс остаются считаные часы…
Не знаю, сказал он себе, как воспринимают эту проблему там,
наверху, на уровне президента Файтера и конгресса, но, по-моему, национальное
самосознание… это молодость человеческого организма. Чуть ли не обязательный
этап. Особенно когда еще ничего не умеешь, не добился, не совершил, не достиг,
тогда хватаешься за свою национальность и находишь в ней якобы присущие
особенности…
Если кто-то вдруг начнет говорить, что он, скажем, курд или
ассириец и гордится тем, что курд или ассириец, что какие мы молодцы, несмотря
на все гонения, не потеряли язык и культуру, то над этими заскоками просто
пожмут плечами. Болезнь роста: побудут курдо-ассирийцами, а потом станут
людьми, о своей курдскости забудут.
