Ну и черт с тобой, сказал он тихо и, отойдя от воды, прислонился к сидящей на мели барже.
Я мог бы сделать тебя счастливой, сказал он.
Она с трудом удержалась от смеха. Много раз ей доводилось слышать эти слова от разных мужчин. Но это ровным счетом ничего не значило – ни тогда, ни сейчас. Она попала в западню. В западню своего прошлого, и Фредди был частью этого прошлого. Она задыхалась в этой западне. Мисси взглянула на мост Блэкфрайерс и представила, как несется по реке отсюда до самого Хаммерсмита, а затем попыталась представить нечто большее – гораздо большее – вроде бегства до истоков Темзы на Котсуолдских холмах, где речная вода чиста и свежа, без всяких примесей. К началу начал.
Беги, сказала она себе. Беги и не оглядывайся.
Мисси!
Его возглас иглою пронзил раздувшийся шар ее мечтаний: Бац!
Она повернулась к Фредди, защищая ладонью глаза от солнечных лучей.
На редкость хороший денек, сказал он.
Так сделаем его еще лучше! – предложила она. Отвернись.
Зачем?
Я хочу сыграть в одну игру.
Фредди ухмыльнулся.
Что за игра?
Типа пряток.
Сначала поцелуй меня.
Отвернись.
Поцелуй меня.
Она поцеловала его. Потом взяла его за руку и подвела к замшелой стене пристани.
И не оглядывайся.
Что я должен делать? Считать?
Нет, петь.
Только не это, сказал он, ковырнув пальцем деревянную обрешетку.
Не упрямься. Спой гимн, который обычно пел тетушкам. Я уверена, ты его помнишь.
Я ни разу не пел с начала войны.
Война уже закончилась, ты в курсе? Ну, давай же, мне так нравилось твое пение. Когда ты пел, я чувствовала себя счастливой.
Он отчетливо слышал, как хрустят ее шаги на рассыпанной вдоль стены гальке.
Сегодня воскресенье, сказала она. Самый подходящий день для пения гимнов.
Боже, Мисси. Разве мы не можем быть нормальными? Почему не побыть нормальными хотя бы один чертов день?
Потому что мы с тобой ненормальные, Фредди. Ну же, начинай.
Она рассмеялась и запела первой:
Прости нам суетную спесь…
[18] Ее шаги отдалились.
Куда ты уходишь?
Никуда. Я по-прежнему здесь. Не оборачивайся. Да пой же ты наконец, Фредди!
Фредди еще колебался. Но потом все же запел.
Сияньем разум просвети,
Чтоб службою Тебе спасти…
Продолжай петь!
Блаженный дух в молитвах днесь.
Это возвращает меня в прошлое, Фредди. Возвращает в тот день, когда я впервые тебя увидела. Ты был так добр ко мне даже в ту раннюю пору. И ты побуждал их быть ко мне добрее. Они не всегда были добрыми, но ты их к этому побуждал.
Что ты там делаешь? – крикнул он.
Это будет сюрприз. Пой, не отвлекайся.
На лбу его блестели капельки пота. Он вытер ладони о штаны, чувствуя себя все хуже. Вновь отметил дрожание рук. Как же он ненавидел этот проклятый гимн! Но для Мисси он был готов на все.
Продолжай петь! – крикнула она.
И Фредди продолжил.
Сними с души тяжелый груз…
И по мере пения он стал замечать отсутствие даже тех немногих звуков, что слышались ранее. Не было шума проходящего поезда, не было слабого плеска волн, не было хруста ее шагов по гальке – не было ничего. Кроме тяжелой, гнетущей тишины.
И красоту несет Твой мир.
Нет, причиной его беспокойства был не тягостный звук тишины, а нечто другое, нечто особенное. Тревожно сжалось, а потом затрепетало сердце. Что это? Что происходит? Ноги чуть не подкосились от ужасной догадки. О боже, нет! Поворачиваясь, он с трудом удержал равновесие. То был не звук тишины, а звук отсутствия.
Проклятье, Мисси! Нет!
Голова Мисси скрылась под водой в тот момент, когда он добежал до кромки берега. И больше ничего. А потом раздался звук, очень громкий звук – и это был его собственный крик, но некому было его услышать среди этого безлюдья.
Высоко над его головой пронеслась в свободном полете маленькая коноплянка, и грудь ее переполнялась песней.
13
Дивния проснулась, как от толчка, чувствуя, что вот-вот задохнется. Снаружи зазвенели музыкальные подвески, – стало быть, ветер набирал силу. Она долго провозилась со спичками, прежде чем смогла зажечь свечу. Потом встала и подошла к окну. Солнце проблесками возникало меж набегающих туч; свет и тень быстро сменяли друг друга под сердитым предгрозовым небом. Она надела дождевик и покинула фургон. Тотчас в нос ударил резкий запах разлагающихся водорослей, дополняемый силосной вонью с другого конца долины. Она услышала ритмичный деревянный стук, а потом разглядела его источник: хлопающую на ветру дверь лодочного сарая. Постояла на берегу, где ее ботик вытанцовывал джигу на пенистых бурунах. Что-то явно назревало. С противоположного берега реки донеслось воронье карканье. Все указывало на приближение финала.
III
14
Дрейк открыл глаза. Были сумерки – вот только непонятно, утренние или вечерние. Голова раскалывалась от неумолчного птичьего галдежа. К его лицу прилипли опавшие листья, по телу расползалась сырость вкупе с лесными насекомыми. Нос распознал мерзостный запах фекалий. Он не мог пошевелиться, дыхание было слабым и неглубоким. Из глаз текли слезы, причину которых он не осознавал, – разве что плакал оттого, что все еще был жив.
Руки отказывались слушаться. Он подумал о вероятности переломов, в том числе и ног. Горло саднило, штаны сзади наполнились липкой дрянью, но он не испытал стыда по этому поводу. Температура понижалась. Но он знал, что вскоре почувствует тепло – так всегда бывает с замерзающими, – он почувствует тепло, а потом уже не будет ничего, он просто станет перегноем, и, возможно, на его останках впоследствии вырастет дерево. Скажем, ива. Или еще что-нибудь хорошее. Порыв ветра прошелся по ветвям, и это прозвучало как шум морского прибоя. Он дрейфовал, покачиваясь на волнах…
