Он вынырнул уже в устье, рядом с баркасом Старого Канди. И тут, уцепившись за борт и жадно заглатывая воздух, он с удивлением понял, что чувствует себя другим человеком. Его руки казались такими нежными и молодыми на фоне темных водорослей, облепивших разбитый корпус. Он закрыл глаза и в тишине позднего вечера услышал слова корабля: Все будет хорошо. Теперь худшее уже позади.
IV
37
Сильно потрепанный фургон, когда-то бывший каретой «скорой помощи», протарахтел по Главному тракту и остановился перед зданием пекарни. Молодая женщина не торопилась глушить мотор и, сидя за рулем, озирала тихое запустение, теперь ставшее ее домом.
Этим утром она прибыла сюда с минимумом скарба, включавшего радиоприемник, кресло-качалку и кувшин хлебной закваски. С ней также были благословение матери и вера старого Уилфреда. К двадцати девяти годам Мира Рандл усвоила, что ветры Судьбы ей благоприятствуют, если она отправляется в путь налегке.
Она прервала надрывное урчание мотора, открыла дверь и, волнуясь, вышла из машины. Утреннее солнце погладило ее спину, и она набрала полные легкие воздуха, который в последний раз вдыхала еще в младенческом возрасте. Дома вокруг имели жалкий вид, но живые изгороди радовали глаз свежей весенней зеленью. Мира сорвала цветок примулы и вставила его в пуговичную петлю на своей кофте.
Поднявшись на крыльцо пекарни, она приложила руки к потрескавшейся двери. Теперь пути назад уже не было. Она вставила ключ в замок и без проблем открыла дверь. Перешагнула каменный порог и остановилась, прислушиваясь. Медленно оседала пыль, рассекаемая косыми солнечными лучами. Мире показалось, что комната слегка раздается вширь и вглубь, как бы приглашая ее войти. Вот так, сразу на пороге, они с домом заключили союз, а когда дошло дело до открывания ставней и штор, пекарня уже не скромничала и постаралась показать себя с лучшей стороны.
В самом центре обширного помещения стоял большой дубовый стол. В затхлом воздухе еще можно было уловить слабый привкус дрожжей. Печь занимала часть дальней стены, рядом находился расстоечный шкаф, а боковая дверь вела в небольшую гостиную, вполне подходившую для отдыха. В доме не оказалось ни выключателей, ни лампочек под потолком, а на проведение кабеля от ближайшей линии электропередачи – на сравнительно оживленной трассе за полями – можно было рассчитывать не ранее следующего месяца.
Пройдя по древним каменным плитам, она открыла заднюю дверь. Сад зарос бурьяном, но Мира прикинула, что с ее энергией можно будет за неделю привести все в порядок, а потом держать здесь кур и выращивать овощи. Яблони еще могли плодоносить, как и малина, – при надлежащем уходе. Ты по натуре своей труженица, а не пустомеля, говорила ее мама.
Ты вечная труженица, любовь моя. Вот почему Господь сделал тебя такой большой и сильной. Ты все можешь сделать своими руками. Такие, как ты, трудятся неустанно с юных лет и до самой смерти. И получают радость от работы.
В сущности, так оно и было. Мама учила ее делать любое дело основательно и с расчетом на будущее – раз и навсегда. Это касалось чего угодно, будь то возведение садовой ограды или замужество. «Раз и навсегда» было маминым жизненным кредо. И оно же стало таковым для ее дочери.
Опять же от мамы ей досталась весьма подробная карта этих мест, которую она начертила на белом носовом платке за считаные минуты до своей кончины. И для Миры это явилось достаточным стимулом к действию.
Она развернула карту и тотчас, подобно приступу голода, ощутила сильнейшее желание как можно скорее восстановить связь со своим прошлым. Не утруждая себя запиранием двери, она покинула дом, пересекла дорогу и двинулась через луг, который блестел от еще не успевшей высохнуть росы и пестрел призрачно-белыми одуванчиками. В нетерпении она перешла на бег и уже вскоре наслаждалась прохладой леса и смешанным запахом колокольчиков, черемши и морской соли. На речном берегу никого не было, из лодочного сарая и фургона не доносилось ни звука. Мира громко позвала Дивнию, но лишь спугнула стайку горлиц, упорхнувших к холмам на востоке. Она хотела оставить записку на ступеньках фургона, однако в ее карманах не нашлось ни карандаша, ни бумаги – только старое замызганное фото, гнутая чайная ложечка да пригоршня муки грубого помола.
Ладно, решила она. Приду в другой раз. И тогда уже приду с подарками – со свежим хлебом, например. Чем не подарок?
Рассуждая таким образом, она спустилась к реке, сняла ботинки и носки, закатала штаны и вошла в воду.
Она вспомнила, что мама называла церковь в устье реки церковью Пресвятого Сердца – и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что означало это название. Мире было достаточно стать на пороге – одна нога в святости храма, другая в мирской суете – и приложить ухо к прогнившему дверному косяку, как она тотчас уловила биение израненного войной сердца своего старшего брата. Дятел в лесу прекратил стучать по стволу дерева и тем самым подал сигнал другим птицам, которые также затихли, внимательно и выжидающе глядя на Миру. Та-дам, та-дам, та-дам. Да, вот оно где. Мира прижалась своим сердцем к этому месту, и теперь оба сердца, ее и брата, бились в унисон. Снова вместе.
Позднее она сидела на его могиле, привалившись спиной к надгробию и не замечая, что вырезанные на камне слова из эпитафии: «В МИРЕ НАЙДЕШЬ СВОЙ ПОКОЙ» – находятся прямо над ее головой. Она глядела на маленькое кладбище, опустошенное временем и наводнениями, думала о маме и ощущала что-то прежде ей незнакомое – то была молодость ее мамы; и в тот самый момент Мира узнала о ней и о ее мечтах больше, чем за всю предыдущую жизнь. Потому что мамины мечты теперь были и мечтами дочери: простые мечты о хорошей жизни и счастливой любви, когда-то казавшиеся ей недостижимыми. Та мама, которую она помнила, жила в тисках неизбывной печали, но так было не всегда. Оказывается, когда-то она была свободной. Как сейчас Мира.
Она достала из кармана фотографию молодого солдата, неловко держащего на руках младенца. Разумеется, это был ее брат Симеон, который вскоре после окончания войны сфотографировался с новорожденной Мирой. Она не могла его помнить, а он не успел ее толком узнать – слишком велика была разница в возрасте: Симеон был ранним ребенком, тогда как Миру мама родила уже на исходе своей плодовитости; других братьев или сестер в промежутке между ними не было. Вернувшийся с войны Симеон был явно не в порядке, но для односельчан ореол героя-победителя сиял слишком ярко, чтобы разглядеть за ним реальность сломленного духа. Мира спрятала фото в карман и тут заметила приставшую к пальцам муку. Она закрыла глаза, попробовала муку на вкус – и вмиг перенеслась на несколько лет назад.
Спасибо тебе, Уилфред, тихо сказала она. Спасибо.
Мира была еще очень маленькой, когда ее родители решили покинуть Сент-Офер, и поэтому не запомнила детали переезда, включая лошадь и повозку с горой кухонной утвари, стульев, матрасов и со старинным столом – своего рода семейной реликвией. Не запомнились ей и лица соседей, которые демонстративно отворачивались и не желали им доброго пути, когда повозка катила по дороге на Сент-Остелл с его сияющими фарфоровыми холмами
[32]. Впоследствии родители ни разу не заводили речь о том дне, но воспоминания о нем затеняли их жизнь в новом городском доме, как приглушают солнечный свет ветхие истончившиеся шторы.
