– Дур-ма-а-ан!
– Это Горькослад! – закричала София, вновь дотягиваясь сквозь прутья и хватая девочку за руки. – Он здесь! Он тебя отыскал!
Дурман таращила глаза, ничего не в силах понять. Нош мчался пулей. Труба вновь подала сигнал, но пленница пропустила его мимо ушей.
Краем глаза София заметила, как беспокойно переминались передовые ряды ново-западных войск. Можно было вообразить, как воспринимал происходившее генерал Григгс! Он уже трижды приказал Дурман выпустить смертоносный туман, но оный все не появлялся. Сперва помешала какая-то троица, выскочившая из каноэ. Теперь примчался юнец, окликающий девчонку по имени… Генерал медлил только потому, что ждал – вот-вот расплывется долгожданное облако.
Насколько хватит генеральского терпения? Скачи, Нош, скачи быстрей!
Лось стремительно приближался. Пятьдесят футов, тридцать, двадцать… Наконец Горькослад скатился с его спины и кинулся к ним, мокрый, с осунувшимся и горящим лицом. Он сразу бросился на решетку и обнял сестру. Дурман что было сил вцепилась в него.
– Сестренка, – бормотал Горькослад, гладя ее по голове.
Дурман с усилием отстранилась, на лице читалось горе.
– Тебе уходить надо, – сказала она и попробовала его оттолкнуть.
Горькослад не двинулся с места.
– Никуда я не пойду.
– Но мама… дедушка… – вновь расплакалась девочка. – Если я не…
– Они поймут, – подбодрил ее Горькослад.
– Они умрут! Они в зимней спячке – и их никогда не разбудят, если я не буду делать всего, что мне те дядьки прикажут!..
Пока брат и сестра разговаривали, София вдруг ощутила трепет беспокойства. Вероятно, прежде она от него отмахнулась бы, посчитав следствием собственной беспочвенной тревожности. А если бы и прислушалась, то приписала бы необъяснимому, таинственному инстинкту. Теперь она знала, что оба предположения неверны: тревогу насылал древний. Она подняла взгляд.
Нет, войска Нового Запада не шли в атаку на них, как она успела решить. Дело было в самой реке: вода бушевала и поднималась, берег рушился. Вот под напором мутной стремнины обвалился еще кусок дерна… София в ужасе посмотрела под ноги: в траве пролегли трещины.
– Нужно двигаться! – прокричала она, хватаясь за шест паланкина. Все оглянулись, и она пояснила: – Берег подмыло!
Горькослад первым понял, что происходит. Он схватил соседний шест, попытался оторвать от земли.
Казанова шагнул вперед и, отпихнув Тео, попробовал поднять весь задок паланкина. Держась за шест, София чувствовала усилие друга… однако клетка не двигалась.
– Она слишком тяжелая! – крикнула Дурман. – Ее восемь человек носят, вы не справитесь!
София в отчаянии посмотрела на Горькослада. Судя по выражению лица, перед его мысленным взором проносились те же безрадостные картины. Бешеное течение, обвал берега, грязь, тяжелая клетка… Сейчас земля уплывет у них из-под ног и передвижная тюрьма Дурман канет в воду. Девочка, запертая внутри, неминуемо погибнет.
Рассудок Софии стремительно перебирал и отметал варианты спасения… все, кроме одного, да и тот казался сомнительным.
– Беги! – крикнула она Казанове, отталкивая его от клетки. – Беги к Фену Карверу! Скажи ему, что Григгс хочет о перемирии договориться!
Казанова даже не смутился наглой ложью. Не спросил, каким образом она думала превратить ее в правду. Ни слова не сказав, он помчался по валунам, слагавшимся в естественный мост, на западный берег.
София повернулась к Горькосладу и Тео.
– Не дайте ей погибнуть, – сказала она.
И помчалась вверх по склону, туда, где неподвижно стояли солдаты. Они казались Софии рядами черных зубов, готовых растерзать всю долину…
38
Терьер
17 августа 1892 года, 10 часов 56 минут
В дополнение к вышеозначенным мерам, должным прекратить торговлю людьми, настоящим документом Новый Запад постановляет: любой человек данной эпохи, изобличенный в торговле людьми после заключения данного договора, даже в том случае, если означенная торговля будет происходить за пределами национальных границ, должен быть осужден за его (ее) преступления. Наказание в этом случае ничем не должно отличаться от назначаемого за работорговлю в пределах Нового Запада, как указано выше.
Ново-Орлеанский договор 1810 года
После того как дали показания Соренсен и элодейцы, мистер Фентон подвел итог рассказам всех семи свидетелей, объяснив судьям, какие улики преступлений в них содержались.
Гордон Бродгёрдл, сказал он, являлся не кем иным, как Уилки Грэйвзом, известным работорговцем по прозвищу Уилки Могила. Перебравшись на Новый Запад, Грэйвз затеял политическую карьеру, для чего присвоил чужую личность и нанял вооруженную банду для нейтрализации всех, кто мог встать у него на пути. Скорее всего (хотя изобличающих улик на сей счет еще не было), он много месяцев вынашивал план по убийству премьер-министра Блая – и все с целью развязывания войны, которую и начал летом тысяча восемьсот девяносто второго года. А вот что можно считать неопровержимо доказанным, утверждал Фентон, так это факт насилия в отношении доктора Соренсена и троих Вещих, испытавших во имя этих планов жестокое и предосудительное обращение.
Судьи самым серьезным образом выслушали его речь.
– Можете садиться, мистер Фентон, – бесстрастно сказала главная судья.
Семеро свидетелей беспокойно заерзали, переключив внимание на представителя защиты.
– Мистер Эпплби, – сказала судья. – Прошу вас предъявить ваши свидетельства.
– Всенепременно, ваша честь, – вставая, сказал мистер Эпплби. – Я посоветовал премьер-министру говорить правду и прошу вас принять это во внимание прежде, чем предпринимать последующие шаги.
И он кивнул Бродгёрдлу.
Тот поднялся и, приняв уверенный вид, обыкновенно кутавший его, точно королевская мантия, даже не остался за столом – прошагал к помосту. Шадрак против собственной воли наблюдал за ним с восхищением. По виду Бродгёрдла невозможно было заподозрить, что этот человек стал мишенью убийственных обвинений, что ему предстояло вот-вот лишиться не только высокого поста, но и свободы. Он выглядел совершенно тем же самоуверенным политиком, что и всегда, и словно собирался произнести речь по случаю, заранее уверенный: слушатели будут аплодировать стоя.
– Ваша честь! Уважаемые члены парламента, – начал он с легкой улыбкой. – Я намерен последовать мудрому совету мистера Эпплби и поведать вам всю правду о моем прошлом, тем самым заполнив существенные пробелы, оставленные рассказами этих… э-э-э… весьма необычных свидетелей.
Он одарил их косым взглядом.
– Факты, этим семерым неизвестные, могли бы наполнить зал куда как побольше… Воистину, ваша честь, – он негромко рассмеялся, покачав головой, – того, что осталось им неизвестно, хватило бы на целую эпоху. Ибо, уважаемые господа судьи и члены парламента, вы совершенно правы – я не являюсь уроженцем Нового Запада. Не являюсь я и гражданином Пустошей. Я вообще не принадлежу к здешней эпохе.
