И тут стал соображать, в чем беда.
Нет, описание никуда не делось. Оно было на месте и тоже изменилось мало. Но пока до него доберешься, надо одолеть страниц шестьдесят о предках принца Хампердинка и как его род взошел на флоринский трон, и еще какая-то свадьба, и такой-то отпрыск зачал вот этого, и тот потом еще на ком-то женился, и затем я открыл третью главу, «Жениховство», а там сплошь история Гульдена да как Гульден добился своего положения в мире. Я листал и понимал все отчетливее: Моргенштерн писал вовсе не детскую книжку; он писал сатирическую историю своей страны и упадка монархии в западной цивилизации.
А папа читал мне только приключения – интересные куски. На серьезное он попросту плюнул.
Часа в два ночи я позвонил Хираму на Мартас-Винъярд. Хирам Хайдн
[33] лет десять был моим редактором, с самого «Солдата под дождем»
[34], и мы многое вместе пережили, но в два часа ночи еще никто никому не звонил. Я знаю, что по сей день он так и не понял, отчего нельзя было подождать, скажем, до завтрака.
– Ты точно здоров, Билл? – все твердил он.
– Эй, Хирам, – сказал я, внимательно прослушав гудков шесть. – Слушай, у вас сразу после Первой мировой выходила книжка. Может, я ее сокращу и мы переиздадим?
– Ты точно здоров, Билл?
– Как бык, абсолютно, понимаешь, я оставлю только интересные куски. Где получатся дыры в повествовании, я напишу такие связки, а интересные куски не трону. Ну как?
– Билл, тут два часа ночи. Ты что, еще в Калифорнии?
Я прикинулся, будто удивлен до смерти. А то он решит, что я конченый псих.
– Прости, Хирам. Господи боже, что я за идиот; в Беверли-Хиллз одиннадцать вечера. Но ты, может, все-таки спросишь мистера Джовановича?
– Что, сейчас?
– Завтра, послезавтра, не к спеху.
– Да я его о чем угодно спрошу, но я не совсем уловил, чего же ты хочешь. Ты точно здоров, Билл?
– Я завтра буду в Нью-Йорке. Звякну и все расскажу, ага?
– Сможешь вписаться в рабочий день?
Я рассмеялся, мы распрощались, и я позвонил Зигу в Калифорнию. Эвартс Зиглер лет восемь был моим киноагентом. Подогнал мне контракт на «Буча Кэссиди». Зига я тоже разбудил.
– Слышь, Зиг, договоришься, чтоб я отложил «Степфордских жен»? Тут на меня еще кое-что свалилось.
– Ты по контракту должен уже начать; на сколько отложить?
– Точно не знаю; я раньше ничего не сокращал. Что они сделают, как думаешь?
– Я думаю, если отложить надолго, они пригрозят судом, а ты в итоге потеряешь работу.
В общем, так и вышло; они пригрозили судом, а я почти потерял работу и не приобрел друзей в «индустрии» (так мы в шоу-бизнесе зовем кино).
Но я сократил «Принцессу-невесту», и она перед вами. Только «интересные куски».
Зачем я за это взялся?
Хелен перла танком – все добивалась, чтоб я нашел ответ. Считала, что это важно, – ей знать не обязательно, а вот мне нужно.
– А то ты совсем с резьбы слетел, мальчик мой Уилли, – сказала она. – Сильно меня напугал.
Так зачем же?
В самокопаниях я дуб дубом. Пишу импульсивно. Это по ощущению правильно, то звучит нехорошо – в таком духе. Не умею анализировать – во всяком случае, свои поступки.
Я знаю вот что: я не жду, что эта книжка изменит чью-то жизнь, как она изменила мою.
Но возьмем заглавие – «настоящая любовь и необычайные приключения»; некогда я в это верил. Ждал, что по такому пути пойдет моя жизнь. Молился. Не случилось, как видите, но я вообще не верю, что в мире остались необычайные приключения. Нынче никто не обнажает шпагу с криком: «Здрасте. Меня звать Иньиго Монтойя. Вы убили моего отца; пришла ваша смерть!»
И о настоящей любви тоже забудьте. Даже не знаю, люблю ли что по-настоящему, кроме говяжьего филе в «Петере Люгере» и сырной энчилады в «Эль-Парадоре». (Прости, Хелен.)
Короче, вот вам только «интересные куски». Их написал С. Моргенштерн. А мне прочел папа. И теперь я дарю их вам. Как вы с ними поступите – предмет отнюдь не праздного интереса для всех нас.
Глава первая. Невеста
Когда Лютик родилась, первой красавицей мира слыла парижская судомойка Аннетта. Служила Аннетта у герцогской четы де Гиш, и от внимания герцога не ускользнуло, какое чудо природы моет его оловянные кружки. А внимание герцога не ускользнуло от внимания герцогини – та не слыла ни красавицей, ни богачкой, зато ума ей было не занимать. Герцогиня установила слежку и вскоре обнаружила у соперницы трагическую слабость.
Шоколад.
Вооруженная этим знанием, герцогиня засучила рукава. Дворец де Гишей превратился в пряничный домик. Куда ни плюнь – конфеты. Горы мятного шоколада в гостиных, корзины шоколадной нуги в будуарах.
Аннетта была обречена. За полгода фея обернулась слонихой, и при каждой встрече скорбное недоумение туманило герцогу взор. (Аннетта, заметим, пухла и веселела. В конце концов вышла за кондитера, и они вдвоем объедались до глубокой старости. Вдобавок заметим, что судьба герцогини сложилась не так весело. Герцог непостижимо увлекся собственной тещей, и у герцогини случилась язва, хотя тогда еще не было язв. Нет, язвы были и с людьми случались, но не назывались «язвы». Медицина звала их «колики» и прописывала от болей кофе с коньяком утром и вечером. Герцогиня много лет добросовестно пила лекарство и наблюдала, как мать и супруг тайком шлют друг другу воздушные поцелуи. Неудивительно, что сварливость герцогини вошла в легенды – об этом блестяще писал еще Вольтер. Правда, это было до Вольтера.)
Когда Лютику исполнилось десять, первой красавицей мира слыла дочь богатого чайного торговца из Бенгалии. Звали ее Алутра, и такого совершенного смуглого личика Индия не видала целых восемьдесят лет. (С тех пор как ведется учет, в Индии отмечено всего одиннадцать совершенных лиц.) Когда Алутре минуло девятнадцать, в Бенгалии разразилась эпидемия оспы. Девушка уцелела, чего не скажешь о ее лице.
