Какой именно нацист, я не знал, но, видимо, стал почитывать то и се, людей расспрашивать и в конце концов наткнулся на самого гениального, Менгеле, двойного доктора, науки и медицины, который, как тогда считалось, жил в Аргентине, – тот самый мужик, что безжалостно экспериментировал на близнецах.
Ладно, красота, нациста нашли – но зачем он с риском для жизни потащился на 47-ю улицу? Ясно одно: уж явно не погулять завернул. Если его все как один повсюду ищут, причина нужна железобетонная.
Идут годы, Менгеле застрял у меня в голове, постепенно вырисовывается Малец – этот самый марафонец. Потом мне повезло: я прочел об одном хирурге, который изобрел рукав для кардиохирургии, не помню где, в Кливленде, что ли, но можно перенести в Нью-Йорк.
Ага-а-а! Менгеле приезжает в Америку, в Нью-Йорк, потому что выхода нет, его жизнь в опасности.
Блеск.
Самая сложная загвоздка преодолена, некоторое время я летаю как на крыльях, а потом до меня доходит – вот болван! – что это за хрупкий такой злодей, которому нужна операция на сердце? Да если за ним охотятся, он у меня от одной беготни коньки отбросит.
Как вы понимаете, спустя пару лет я кое-что придумал, и написал книгу, и написал сценарий, и по сей день лучшая сцена в фильме – помимо этой, с инструментами, – та, где Зелл бродит среди евреев.
В то утро на балконе я понял, что к такому странствию не готов. А вот вылепить «Ребенка принцессы» – идеальный срединный путь. Я оживлю эту книжку, как в свое время «Принцессу-невесту», – и возвратится уверенность, и я вновь стану прежним.
Короче, я сокращаю продолжение «Принцессы-невесты», потом сажусь за свой роман, а потом отчаливаю на закат, спасибо пребольшое. Едва с утра пооткрывались конторы, я звякнул Чарли (по-прежнему моему адвокату) и сказал, что больше всего на белом свете хочу сократить продолжение, и как он думает, нельзя ли добиться от фонда Моргенштерна прекращения боевых действий.
В ответ он сказал нечто удивительное:
– Они сами позвонили сегодня мне. Шоги. Дочь Кермита. Молодая адвокатесса, тоже с ними работает, по голосу умная и приятная, и сказала, цитирую: «Мы хотим заключить мир с вашим мистером Голдманом».
Точнее всех выразился Теннесси: «Как быстро внял Господь… бывает же»
[55].
С Карлофф Шог я встретился наутро за завтраком в ресторане отеля «Карлайл» – красивей не найти во всем Нью-Йорке. Чарли договорился о встрече, а сам решил не ходить, какой смысл, это же «смотрины» – поточим друг о друга свое обаяние, поглядим, сможем ли вести дела.
Ну, я сидел, ждал. Решил, что, раз ее зовут Карлофф Шог, она усатая – к гадалке не ходи, а про подмышки лучше и не думать. (На случай если вы не знаете – а вы не знаете, таких вещей никто не знает, – Карлофф во Флорине – самое популярное женское имя. Понимайте как хотите.)
И в ресторан входит мечта поэта. Лет тридцати пяти, одета роскошно, длинные светлые волосы распущены, красотка. Подходит ко мне и протягивает руку:
– Привет, я Карли Шог, так рада познакомиться, вы в точности как на портретах в книгах, только, если позволите, моложе.
– Позволю, говорите это хоть во весь голос и ежеминутно.
Перед обворожительными молодыми особами у меня обычно слегка заплетается язык – тут я вывернулся довольно изящно. Но вот ведь какое безумие – в тот миг, когда мы и знакомы-то были секунд десять, я решил, что она меня хочет. «Хочет» в смысле «вожделеет». А если вы хоть чуточку соображаете, кто я есть, вы понимаете, что такой человек убежден: его никто никогда не хочет. Уж точно не в смысле «вожделеет».
– Что вас привело в Америку? – спрашиваю.
– У нас тут теперь много контрактов. Я только что переехала. – Затем пауза. – Слава богу. – Она глянула на меня. – Вы, наверное, не бывали во Флорине. – (Я сказал, что не бывал.) – Он немножко чересчур семейственный. Там, если выйдешь за двоюродного, считай, тебе повезло. – Снова пауза. – Пошутить хотела. Простите.
С тех пор как десять лет назад ушла Хелен, мне встречались чудесные женщины. Но вот эта, эта голубоглазая адвокатесса, в которой прекрасны и тело, и ум, была особенной по любым меркам. Она потянулась через стол, взяла меня за руку…
Давайте я еще разок повторю: она взяла за руку меня!
И поглядела мне в глаза и сказала:
– Я так рада, что наш конфликт исчерпан.
– Это был кошмар, – согласился я. – До того на меня всего однажды подавали в суд. – (Это правда.) – И тогда это был актер, так что не считается.
Надо ли говорить, что смех ее звенел колокольчиком? Затем она еще повысила себе кредитный рейтинг:
– Вы не поверите, но я прочла все ваши романы. И Гарри Лонгабо тоже. – (Первый раз «С дамой так не поступают» вышла под псевдонимом Гарри Лонгабо – это настоящее имя Малыша Сандэнса
[56].)
Я уже так влюблен, что это попросту нелепо.
– А иски – вы их отзовете?
– Ну конечно. Все тринадцать. Мы вам – отзыв исков, а вы нам – только добрую волю.
– Добрую волю? – Будь у меня при себе кольцо, я бы тотчас предложил ей руку и сердце.
– Да. Нам так важно опубликовать «Ребенка принцессы». Здесь, в Америке.
Я махнул официанту, и тот налил нам кофе. Мы повозились с обезжиренным молоком, подсластителем и прочими яствами, какими нынче бомбардируем свои желудки. Молча отхлебнули. Поглядели друг на друга. Тут я сказал немыслимое:
– Сколько вам лет, Карли?
– А вы бы как хотели? Я все о вас знаю. Я знаю, что вы родились в Чикаго, в больнице Майкла Риза, двенадцатого августа тридцать первого года. Близко?
Я кивнул.
Она раскрыла сумочку.
– А вам, Билл, нужно знать вот что. Уезжая из Флоринбурга, я порвала со своим парнем. И ему было пятьдесят пять. У меня слабость… – она помолчала, сладко улыбнулась, – к энергичным мужчинам в летах.
Марку Антонию и не снилось так втюриться.
Она извлекла листок из сумочки, протянула мне:
– Это просто типовая бумага. Покажите своему адвокату, подпишите и отправьте мне по почте.
