Он тебе дает лазейку, сказал я себе. Поговори про Кэти Бейтс. У тебя же есть отличная история про Кэти Бейтс – расскажи ему.
– Я ее редко вижу, но я вам рассказывал, как она получила роль в «Мизери»? Прекрасная история.
Кинг покачал головой.
– Я писал роль для нее. Годами видел ее на сцене – одна из величайших актрис, а на экран так и не прорвалась, – и еще до начала работы мы говорили с Робом, и я сказал: «Я пишу Энни Уилкс под Кэти Бейтс». А Роб сказал: «Вот и отлично. Она прекрасная. Мы ее возьмем».
– А потом что? – спросил Кинг.
– Потом все. Самая желанная женская роль того года – и досталась безвестной актрисе. Я рад, что был к этому причастен. Изменил чью-то жизнь.
– Да, прекрасная история, – с напускным воодушевлением сказал Кинг.
Но я видел, что ему не покатило.
– Нет! – сказал я, нечаянно повысив голос (я был нехорош собой, вы наверняка заметили). – Нет, – повторил я уже беспечнее. – История не об этом. Прекрасная история вот о чем.
Кинг ждал.
– Вот. Короче, Роб ее приглашает. Они сидят вдвоем, а ей ни разу и близко не светило главной роли в кино, и Роб такой выдает: «Роль ваша». Кэти сидит, молчит, потом говорит так: «Роль. Моя». Роб кивает, повторяет свою весть: «Роль ваша». Опять пауза, потом Кэти говорит так: «Энни. Энни Уилкс. Эта роль?» Роб опять кивает: «Энни Уилкс. Главная роль». Тут Кэти чуть быстрее говорит: «И я ее получила, и все уже решено». – «Все решено», – говорит Роб. Она подается к нему: «Дайте-ка я уточню. Я играю Энни Уилкс, главную роль, в „Мизери“?» – «Ага», – говорит Райнер. Кэти его спрашивает: «И все решено окончательно, я точно играю Энни, все уговорено, ошибки быть не может?» Роб ей говорит: «Вы не поверите, до чего окончательно все решено». Повисает пауза. И тут Кэти говорит: «Можно маме рассказать?»
Кингу ужасно понравилось. (Мне тоже нравится. Это у меня одна из любимейших добрых голливудских баек всех времен.) Он засмеялся, разулыбался, вопросительно посмотрел на меня, а я поднял правую руку и сказал:
– Чистая правда, честью клянусь, – и меня наконец-то отпустило. Я понял, что смогу – смогу поговорить с ним, убедить его не браться за продолжение, потому что я, в конце концов, делал «Принцессу-невесту», и даже на этой земле справедливость временами есть справедливость, и он сказал:
– Мне очень понравился фильм, – а я сказал:
– Мне тоже, и не только Кэти, – а Джимми Кан вам как? – и тут он сказал:
– Да нет – «Принцесса-невеста».
– Спасибо. И мне. – И я уже хотел было продолжить, но тут до меня дошло. Ужасное. Он не упомянул роман – только фильм. Но боже мой, ему ведь не мог не понравиться роман, у меня просто паранойя.
– Жалко, что я не могу сказать то же самое о романе, – прибавил он, и я видел, как больно ему это говорить.
Самый популярный рассказчик столетия говорит тебе, что рассказчик из тебя паршивый. Я рад бы доложить, что отнесся к этому зрело. Увы – ответил я как последний придурок, а именно:
– Да? Вот спасибо-то – а куче народу очень понравилось.
И вдруг он подался ко мне:
– Билл, вы неплохо уловили его стиль, но, честно говоря, мне не очень близок ваш подход к сокращению. Возьмем четвертую главу – вы вырезали семьдесят страниц про учебу Лютика. Ну как так можно? Там ведь фантастические штуки есть. Вы же наверняка видели Королевскую школу. Одно из великолепнейших зданий во всей Европе. Программа обучения у Лютика изумительная. Как вы могли все это выкинуть?
– Меня-то в основном занимали приключения – ну, сюжет. – И тут я выдал: – Я там никогда не бывал. Во Флорине. Это что – важно?
– Важно? Вы же мчались сюда, если надо было что-то для экранизации уточнить.
Я промолчал; я чуял, как надвигается ураган, и знал, что меня того и гляди унесет.
– Вот поэтому «Ребенка принцессы» хочу делать я, – сказал он. – Чтоб на сей раз все вышло как надо.
Я потерпел крушение. Встал, поблагодарил за встречу, шагнул к дверям; я был убит.
– Пожалуйста, простите, – сказал он.
Я выдавил улыбку. Не самая простая была задача, но Кинг мне нравился, и я не хотел, чтобы вот этот человек увидел, как я распадаюсь на куски.
Он меня окликнул:
– Билл… погодите… у меня идея. Слушайте – давайте я сокращу, а вы напишете сценарий. Я буду настаивать, иначе договор не подпишу.
Кинг хотел помочь, я это понимал, но прямо тут же, в аэропорту, я рассказал ему все: папа мне читал, Джейсону книжка не понравилась, я понял, что мне всегда читали только интересные куски, Джейсон теперь – это я, а у него сын, Уилли, чудесный ребенок, которого назвали в честь меня, Уилли хочет, чтоб я ему почитал, никаких сокращений и не было бы, не начни я в свое время сокращать, как бы он сам жил, если бы все растерял, весь талант, все рассказчицкое мастерство, вроде меня, как бы ему понравилось до конца дней своих писать положительные роли для положительных чудовищ, которые на текущей неделе числятся в кинозвездах, с таким-то даром…
…и со мной случилось то, чего я сильнее всего страшился, – унижение, и я бросил Кинга в аэропорту, заставил себя не мчаться к дверям бегом, ушел…
Самолет до Нью-Йорка – через три часа, и я поймал такси, до отлета спрятался в Бангоре, на такси вернулся в аэропорт.
Рейс отложили. С погодой не задалось.
В аэропорту я поудобнее сел на скамейку, закрыл глаза, а потом Кинг спросил:
– Вы нарочно приперлись в Мэн, чтоб закатить тут нервный припадок? – Он сидел рядом. – Вы сказали одну разумную вещь, и я тщательно ее обдумал: не было бы вовсе никаких сокращений, если б ваш отец не пропускал куски. Так что в известной мере вы правы – это ваше детище, вы его зачали.
Пауза.
А потом он это сказал:
– Возьмите первую главу.
В моем лице он прочел, что я понял его не вполне. Я, наверное, был как Кэти перед Робом.
– Ну смотрите. Сейчас двадцать пятая годовщина «Принцессы-невесты», так? Вашей версии. – (Так.) – Ваши издатели, вероятно, захотят что-нибудь учинить – переиздать в твердом переплете, например. – (Я кивнул. Мы с издательством это уже обсуждали.) – Вот и сократите первую главу «Ребенка принцессы». Если угодно, включите в переиздание. Наверное, не помешает предисловие – объясните, почему не работаете над всем романом. Я позвоню Шогам и все скажу. Они не обрадуются, но проглотят. Они уж который год мечтают со мной дружить. А через пару лет максимум истекают флоринские права на мои тексты.
На миг он замялся, и я заподозрил, что он сейчас передумает. Я подождал, молясь, чтобы нет. Он тряхнул головой, и, кажется, гримаса его говорила: «Я что, больной? Зачем я это делаю?» А потом – чудесные слова:
