– Билл, я надеюсь, на сей раз вы взаправду постараетесь.
– Я наизнанку вывернусь, но все изучу, – пообещал я. (И уж как я выворачивался.) – Но я опубликую главу – а потом что?
– Не будем спешить, – ответил он. – Вы сделаете, я прочту, поклонники Моргенштерна тоже прочтут. Разошлю ее по своим флоринским родичам – посмотрим, что скажут они. – Он поднялся, взглянул на меня. – Главное-то здесь – Моргенштерн, правда? Он был мастер, хорошо бы нам порадовать его.
– Ничего лучше и быть не может, – сказал я; святая истина.
Мы пожали друг другу руки, попрощались, он зашагал прочь, оглянулся.
– Вы ведь еще не читали «Ребенка принцессы»?
– Пока нет.
– Совершенно изумительная история.
– Вы что хотите сказать? Что ее не испортить даже мне?
– Правда ваша, – ответил Стивен Кинг и улыбнулся…
Я незамедлительно рванул во Флорин. (Как вы понимаете, незамедлительно я туда не попал – спасибо гениям, составляющим расписание «Флоринских авиалиний». Ночным рейсом «Эр Франс» до Брюсселя, там пересадка на «ИнтерИталию», высадиться в Гульдене, а оттуда до Флоринбурга рукой подать.) Я подготовил список достопримечательностей. Королевская школа, конечно, раз ее так превозносил Кинг, Утесы Безумия – я позвонил заранее и забронировал, там теперь от туристов не продохнуть, – лес, где случилась Древесная битва, и так далее и тому подобное. Кинг дал мне координаты полезных друзей и всяких ученых. У одной его чудесной родственницы – лучший во Флорине ресторан, и это поистине благословение, потому что Флорин, как вы, быть может, знаете, – корнеплодная столица Европы; для местных крестьян это плюс, однако флоринское национальное блюдо – брюква, а от нее стремительно плохеет, если поблизости не нашлось умелого повара.
В первые дни это было странно – воочию видеть все то, что в детстве я считал выдумкой. Я боялся, обстановка не оправдает моих фантазий. (Кое-что не оправдало, но по большей части – вполне.)
Воровской квартал, где Феззик вновь повстречался с Иньиго, – я видел его, а также комнату, где Иньиго наконец-то, наконец-то убил графа Рюгена, – туда водят на экскурсиях по замку. Ферму Лютика сохранили почти первозданной, но сказать тут особо нечего – ферма и ферма. И разумеется, Огненное болото не растеряло смертоносности, внутрь никого не пускают, но неподалеку я видел то место, где, по оценкам флоринских ученых, Лютик и Уэстли обнялись, после того как она его столкнула. (Там разворачивается сцена воссоединения – должен сказать, когда я стоял и глядел на этот клочок земли, было мне очень странно.)
На остров Одного Дерева по сей день не добраться по морю – он же внутри водоворота, – и я арендовал вертолет, вволю там побродил. (Одно Дерево – это куда они отправились выздоравливать.) Там Лютик и Уэстли впервые занимались любовью, там родилась бедняжка Уэверли. Я, видимо, зря зову ее «бедняжкой», одно время ей чудесно жилось – родители ее любили, величайший фехтовальщик на свете ее сторожил, величайший силач мира с нею нянчился. Большего, пожалуй, и желать нельзя.
Конечно, с похищением все переменилось, но я лучше прикушу язык, незачем опережать события…
С. Моргенштерн
Ребенок принцессы
Превосходное сказание об отваге пред лицом гибели сердца
Сокращено Уильямом Голдманом
Глава первая. Феззик погибает
1. Феззик
Феззик гнался вверх по горе за безумцем – за безумцем, что унес самое для Феззика драгоценное на всем белом свете: малышку, Ребенка Принцессы.
Пожалуй, «гнался» – неудачное слово. Точнее, наверное, сказать – «влачился следом». Как ни скажи, дела были плохи: Феззик старался как мог, но все больше отставал. По двум причинам. Первая – габариты. Висишь в пятнадцати тысячах футов над землей, скала голая – поди отыщи надежные опоры для ног. Громадные неуклюжие ноги тут и там ощупывали скалу в поисках пристанища, но это отнимало у Феззика слишком много времени.
Время это безумец выгодно использовал: он увеличивал отрыв, порой обращая вниз бескожее лицо – проверял, сильно ли отстал Феззик. Даже Феззику был ясен его план: залезть на вершину, перебежать плато и спуститься по другой стороне, пока Феззик беспомощно карабкается.
И вот еще почему старания его были безуспешны: мешал страх. Вернее, страхи. Феззик был всех больше и сильнее, и никто не понимал, что еще у него есть чувства. Он умел с корнем рвать деревья, а потому никто и знать не желал, что его пугают верткие жучки, живущие в корнях. Он победил чемпионов по борьбе в семидесяти трех странах, а потому никто не верил, что, когда Феззик был (сравнительно) мал, его мать всю ночь не гасила свечи. Выступать на публике – это, конечно, вообще за гранью. Но Феззик лучше бы выступал с речами весь остаток жизни, чем смотрел в лицо нынешней опасности. Угрозе
П
А
Д
Е
Н
И
Я
И в конце ничего хорошего – только скалы.
Ну да, некогда он взбирался на Утесы Безумия, но это совсем другой коленкор. У него была веревка – он цеплялся и понимал, куда лезть, – и его неумолчно поносил Виццини – это всегда скрашивало время.
Будь у безумца какой другой багаж, Феззик бросил бы погоню и тихонько слез бы на спасительную землю. Будь у безумца все серебро Персии или такая пилюля – один раз проглотил, и больше не великан.
Кому тогда охота за ним гоняться?
Но у безумца была Уэверли, Феззиково счастье, и большим своим сердцем чуя, что не догонит, что где-нибудь поскользнется, Феззик влачился дальше.
Он глянул вверх. Уэверли замотали в одеяло, в котором и похитили, – это сколько же времени прошло? Феззик решил об этом не думать, потому что похищение случилось по его вине. Он это допустил – Уэверли похитили во время его дежурства. Феззик заморгал, прогоняя слезы раскаяния. Уэверли не шевелилась. Наверное, безумец влил в нее какое-то зелье. Чтоб легче было нести.
Безумец остановился, толкнулся, брыкнул ногой…
…и на Феззика посыпались здоровенные булыжники.
Феззик постарался убраться с дороги, но не успел. Камни задели по ногам, ноги соскочили с опор, и он, турок Феззик, повис в пустоте, высоко-высоко, держась лишь двумя-тремя пальцами.
От восторга безумец заорал, а потом снова полез, свернул, скрылся.
Феззик болтался в пустоте. И в смертельном страхе.
Его трепали ветра.
Левую руку сводило, и Феззик отнял ее от скалы, потянулся ярдом выше, поискал опору поудобнее.
Он повисел в задумчивости – и думал он не о том, как ему до смерти страшно, а о том, что он сейчас одолел целых три фута на одних руках. Может, еще раз получится? Он потянулся ярдом выше, нашел другую опору. Все это очень интересно, сказал он себе. Я залез выше, не опираясь на ноги. Я лезу быстрее прежнего, не опираясь на ноги.
