— Надо бы действительно побеспокоиться. Мало того что мэр у нас ворюга, так этот ворюга еще и нос задирает. Это уж слишком. Так что там насчет Грейс?
— Ну, он сказал, что знает, что мы сейчас гостим у нее, так что нам с ней поговорить легче, чем другим, и все такое прочее.
— Ну, и?
— Потом он сказал, что Грейс может вляпаться в крупные неприятности. Его золовка, жена Джека Холлистера, убеждена, что у Джека с кем-то роман и эта кто-то скорее всего Грейс.
— Только этого не хватало, — выдохнула Бетти.
— Погоди, это еще не все. Эмми, то есть миссис Холлистер, заподозрила их месяца два назад и однажды устроила проверку. Холлистер сказал ей, что задержится на работе, а она обнаружила, что он и близко не подходил к редакции, и тогда позвонила домой Броку — Грейс в то время жила там, ее тоже не оказалось на месте. Холлистеру явно пришлось убеждать ее, что с Грейс он в тот вечер не встречался, и вроде бы она ему поверила. Но потом Холлистер начал избегать Эмми, неделями почти не разговаривал с ней, и она снова начала его подозревать, а тут он еще уехал куда-то на праздники, не сказав куда, вообще ничего не сказав. Естественно, я объяснил, где четвертого была Грейс. С нами. Но Чарли ответил, что Эмми, так или иначе, подозревает Грейс и надо, чтобы я объяснил ей, что если она действительно связалась с Холлистером, надо с этим кончать, иначе случится беда. Что за беда, говорю, а он — «хуже не бывает». Неужели, спрашиваю, Эмми собирается пустить в ход оружие или что-то вроде того? Он говорит, не надо шутить, еще одного скандала Грейс не может себе позволить. Что значит, спрашиваю, не может позволить, и он отвечает — и правильно отвечает, хоть и щенок, — если выяснится, что в разрыве Холлистера с женой виновата Грейс, Форт-Пенн мокрого места от нее не оставит. Я, говорит, знаю Грейс всю жизнь и другом ей остаюсь всю жизнь, но сейчас речь идет о семейном благополучии сестры моей жены, я должен с этим считаться.
— Ну а ты? Ты что на это сказал?
— Что он дешевка с раздутым самомнением, а если ему что-то надо от Грейс, пусть действует сам или через Брока. А я ни о чем с Грейс разговаривать не стану, даже намекать не стану. Тут он снова надулся как индюк. «Эдгар, — говорит, — вижу, ты сейчас, вот в эту самую минуту, прикидываешь, что надо бы на следующих выборах выступить против меня, так вот знай, что если дело дойдет до открытого столкновения, Грейс — на одной стороне, а Эмми и простые люди — на другой, я выиграю, не потратив и никеля на кампанию, и твои голоса мне без надобности». И знаешь что, боюсь, он прав. Вообще мне показалось, что он намекает, будто ни перед чем не остановится, грязное белье и на людях стирать будет.
— Да, этот может, он не на такое способен.
— Тогда я сказал: если уж ты так уверен, что это правда, отчего бы тебе не поговорить с Холлистером? И еще: потому что если я заговорю об этом с Броком или Грейс, они просто уволят Холлистера и…
— Спокойно, спокойно, — остановила его Бетти. — Не забывай, что кое-что между ними все же было.
— Ну да, конечно. Короче, я сказал, что в мгновение ока вышвырнут Холлистера, а Чарли ответил: может быть, но переизбраться ему это никак не помешает. А также будет лишним доказательством, что Грейс действительно любовница Холлистера.
— Вот как у нас, стало быть, становятся мэрами.
— И так тоже.
Оба на минуту задумались.
— Вот интересно, — первым заговорил Эдгар. — Женщине всегда покойнее, если у нее есть защитник-мужчина. Она может быть чьей-нибудь любовницей, но если у нее есть муж, это — защита. А стоит мужа потерять, как в глазах общества она превращается в шлюху. Такова мораль массы, и, при всей своей ханжеской сути, при всех двойных стандартах, это факт. Видит Бог, Брок — не защита. Никто его не воспринимает всерьез, особенно после смерти отца. Ему самому нужна защита какого-нибудь настоящего мужчины.
— И поэтому мы должны выдать Грейс замуж.
— Есть и еще одна причина, Бетти.
— Что за причина?
— Эгоистическая. Если Чарли Джею суждено выиграть выборы за счет голосов, как он говорит, простых людей, бросивших вызов аристократии, этот город рухнет так быстро, что мы даже не успеем сообразить, что же с нами случилось. Люди-то ничего не выиграют. Они проиграют. Только такие, как Брок и мистер Партридж, в какой-то степени я, — только мы держим в страхе Божьем этих воришек, всю эту банду. Я не утверждаю, что уважаемые люди заслужили уважение только благодаря высоким принципам, но по крайней мере мы не оказываем моральной поддержки тому разбою, который расцветет махровым цветом, если Чарли победит вопреки нашему противодействию. Чарли — дешевка и мелкий жулик. Большие дела ему не по плечу. Но если эти парни, что болтаются в «Погребке», решат, что могут победить нас, не пройдет и двух лет, как город обанкротится. Наши акции превратятся в ничто, рухнет недвижимость, а следом за ней школы, система водоснабжения, здравоохранение. Иногда даже не верится, что мы живем в двадцатом веке.
— Слушай, мы что-то заговорились, как бы к ужину не опоздать.
— Надеюсь, Грейс ждет кого-нибудь еще.
— Брока и его французскую пышечку.
— Лично я намерен выпить три мартини подряд.
— Ну, сразу и вырубишься.
— И что же, честной компании будет меня не хватать?
— Только в первый момент.
Однажды вечером Холлистер вернулся домой и, даже еще не выйдя из машины, почувствовал что-то необычное. Как-то не так со светом. Был август, семь с минутами, и свет на кухне должен быть включен. Но не был. И наверху лампы должны гореть, но не горят. Освещена была только гостиная, в которой сидел некий господин — на стуле хозяина. «Кто-то сидит на моем стуле», — вслух проговорил Холлистер, тоном, каким нередко читал сказку про медведей и Златовласку.
Этим кем-то был отец Эмми. При появлении Холлистера он остался сидеть.
— Добрый вечер, мистер Кларк. Поужинать зашли?
— Нет. Полагаю, сегодня вообще не будет никакого ужина, разве что сам приготовишь.
— Как это? А где Эмми?
— Домой ушла. — Гость выбил трубку о пепельницу.
— То есть к вам домой. Потому что ее дом здесь.
— Присядь, Джон. — Заметно было, как он запнулся, перед тем как назвать имя Холлистера. Мистер Кларк сунул трубку в карман темно-серого пиджака, скрестил ноги и засунул большой палец между белым шерстяным носком и краем черного лакового башмака. — Нам надо поговорить, молодой человек. Вообще-то давно пора, но я против того, чтобы вмешиваться в жизнь взрослых людей. Что ты делаешь с Эмми?
— Что я делаю с Эмми? Да ничего. Однако же, предваряя дальнейшее, должен заметить, что вы, кажется, все-таки вмешиваетесь в жизнь взрослых людей.
— Верно. Вмешиваюсь. И делаю это совершенно сознательно. Эмми пришла сегодня домой, и я должен был вспомнить, что это моя дочь. Так что — да, вмешиваюсь. И хотел бы посмотреть на того, кто может остановить меня.
