— Не что, а кто. Ты. Лично ты. Я всегда восхищался тобой не менее, чем любил. Восхищался твоим мужеством, твоей независимостью. Силой воли. Не просто физической выдержкой, но именно силой характера, мужеством духа, не меньше, чем у мужчин. Так что, затевая эту историю с Бэнноном, ты знала, на что идешь. Ты знала, что я люблю тебя. Ты должна была подумать о детях, о том, что я ведь могу и отобрать их у тебя. Дальше — репутация. Независимость независимостью, но такие, как ты, не жертвуют своей репутацией. Но ты рискнула. Рискнула потерей мужа, детей, репутации. Всякий раз, встречаясь с этим типом, ты не могла не думать о риске и осознанно пошла на него. Пошла. И выходит, на каждом свидании ты как бы говорила — к черту мужа, к черту детей, плевать на то, что обо мне думают друзья. Это ведь не просто физиология. Помрачение. Отрава. Ты занималась этим сознательно и последовательно.
— В одном ты ошибаешься.
— Сомневаюсь. В чем же?
— Это была как раз физиология.
— Что ж, пусть так. Довольно и этого. С меня довольно. Ты за кого меня, собственно, принимаешь? Думаешь, все эти годы я не хотел никого, кроме тебя? Думаешь, мне не хотелось никого трахнуть? Должно быть, вообразила себя хранительницей какой-то великой тайны, не иначе. Хотелось, еще как хотелось, и возможности были. И для этого мне не пришлось бы бегать по Айриштауну. Но видишь ли, в чем дело, в этом мире ты либо усваиваешь некоторые правила поведения, либо не усваиваешь. И уж если все-таки усваиваешь, то следуешь им. Может, в них нет ничего особо хорошего, но ты — это ты, ты такая, какая есть, именно потому, что это твои правила и ты им следуешь. Естественно, когда следовать легко, это никакое не испытание. А вот когда трудно, тогда-то смысл правил и проявляется. Так я всегда считал и думал, что и ты так считаешь. Видит Бог, я первый готов признать, что с твоей внешностью у тебя было полно возможностей и соблазнов. Но ты подчинялась тем же самым правилам, что и я. А потом вдруг сказала себе: к черту правила. А на самом деле это значит: к черту мои правила, к черту меня. Что ж, Грейс, в таком случае — иди и ты к черту. Я люблю тебя, если повезет, в новой жизни это пройдет.
— Я люблю тебя, и это не пройдет ни в какой жизни.
— Отныне я тебе не верю, ни одному слову не верю.
— Знаю. Но если бы вдруг поверил, полюбил еще больше. Может, все-таки попробуешь?
— Нет. С тобой у меня ничего не получится. А может, и ни с кем.
— Жаль, — сказала Грейс. — Скажи мне, пожалуйста, только одно.
— Я догадываюсь, о чем ты. Хочешь знать, откуда мне все стало известно.
— Да.
— Вот тебе совет на случай будущих приключений. Не связывайся с ирландцами, у которых имеются старые ирландские мамаши.
— Так это она тебе все рассказала? Но как?
— Как, как. Сначала позвонила не представившись. Потом прислала анонимное письмо. Потом, в другом письме, попросила о встрече. Тут уж она, конечно, подписалась. Я согласился, и она много чего мне выложила. Например, что ты представлялась чьей-то секретаршей. Что вы встречались в загородном доме Майлза Бринкерхоффа. Ну и так далее.
— Да сама-то она как узнала?
— Мне это тоже было интересно, но она не сказала. Не важно, я понял, что она ничего не выдумывает. Интересная женщина, но вряд ли тебе бы захотелось иметь ее свекровью. Ты ей совершенно не нравишься. — Сидни щелкнул выключателем. — Как и мне. Покойной ночи.
— Сидни, можно к тебе? Ну пожалуйста.
— Не-а, — засмеялся он. — Покойной ночи.
Часть 2
Повестка из морского министерства уведомляла, что Сидни должен пройти медицинскую комиссию в расположении военной верфи на Лиг-Айленде. За обедом он прочитал это письмо Грейс.
— И когда комиссия? — спросила она.
— Первого августа, в восемь утра. Через неделю, начиная с завтрашнего дня.
— То есть через неделю ты уезжаешь?
— Не насовсем. Я еду в Филадельфию, пройду комиссию, потом вернусь сюда и буду ждать известий. Если со здоровьем все в порядке, следующий шаг — собеседование еще в одной комиссии, а потом, насколько я понимаю, присяга. Там ждать недолго. А что? Если хочешь, могу уехать через неделю и больше не возвращаться.
— Да вовсе нет. Я вообще не хочу, чтобы ты уезжал.
— Мне хотелось бы дождаться известий, что я прошел медкомиссию, здесь. И только потом уехать окончательно. А то как-то глупо, сорвешься с места, а потом выяснится, что по здоровью не проходишь.
— Пройдешь. У тебя сил, как у двадцатилетнего.
— Да, но мне-то не двадцать, а вдвое больше. А когда тебе сорок, могут обнаружиться такие болячки, о существовании которых даже не подозревал.
— В прошлом году ты уже проходил медкомиссию, когда оформлял страховку.
— Это другое дело. Положим, я знаю, что здоров, но коль скоро ты уж заговорила об этом… Мне кажется, что, если платишь приличный страховой взнос, на кое-что врачи могут и закрыть глаза. Доктор Зигман, тот, что обследовал меня от имени страховой компании, он знает, что пью я умеренно, много бываю на воздухе. Словом, веду здоровый образ жизни. Естественно, он должен считать, что страховать мою жизнь — риск небольшой… Не знаю даже, зачем я все это говорю, наверное, на воду дую, не хочу загадывать, пока все не будет в порядке. — Сидни задумчиво посмотрел в потолок. — Недавний опыт научил меня, что глупо на что-то рассчитывать, даже если уверен, что это у тебя в кармане.
— Я надеялась, что ты этого не скажешь.
— А я сказал. — Сидни встал и вынул из кармана трубку. Изучающе посмотрел на нее. — Надо бы бросить курить, пока комиссию не прошел. И спать побольше. Никакой выпивки. Побольше физических нагрузок, так чтобы до пота каждый божий день. И разумеется, у меня есть преимущество перед большинством женатых мужчин. По крайней мере это можно назвать преимуществом. Знаешь, когда боксеру предстоит важный поединок, он первым делом отворачивается от жены. Никаких женщин.
— Наверное, ты начинаешь к этому привыкать, Сидни.
— Извини, но привыкнуть к этому невозможно.
— Ну, если у тебя вдруг появится желание…
— Спасибо, но лежалым товаром я не пользуюсь.
— Это еще как понимать?
— Дай себе труд хоть секунду подумать, и сама поймешь. Наверное, это самая большая мерзость, какую я тебе когда-нибудь говорил. Мне очень жаль.
— Мне тоже. Да, я понимаю, о чем ты, но жаль мне не поэтому. Мне жаль, потому что теперь я вижу, как глупо надеяться каждый день и каждую ночь.
— Действительно глупо.
— Что ты делаешь сегодня? Снова в поле?
— Ненадолго. Мы наняли нового работника, а вил не хватает. Отвезу, а заодно посмотрю, на что он способен. Получает сорок пять центов в час и ужин. Потом вернусь и подправлю трамплин. Плохо держится, дети сорваться могут.
