– Пройдёт несколько времени, и научный метод начнут преподавать в лицеях, как ныне греческий алфавит, он станет чем-то незыблемым в глазах людей, и будущий чиновник и министр будет вступать почётным членом в общество химиков и археологов вместо иллюминатских кружков тайного знания, якобы найденного у жрецов Египта.
– Как греческий алфавит, говорите? – зло воскликнул он, едва лишь я чуть остановился, чтобы набрать воздуха. – Это не беда. Беда, когда его начнут преподавать как закон Божий!
– Мы, учёное сословие, избираем путь познания, которое легко подтвердить опытом. Где бы ни поставили опыт, он обязан давать одинаковый результат и не зависеть от экспериментатора. Не станете же вы защищать медиумов?
– При чём здесь медиумы? – он хлопнул рукой по столу. – Копнув в одном месте, вы найдёте Трою, в другом наткнётесь на фундамент Вавилонской башни, в третьем выгребете только пустую породу. Если два охотника пойдут в лес, опытный добудет зверя, а другой скажет, что лес пуст, а зверей не существует в природе. Опытный метод познания несовершенен, а наука исповедует его как универсальный. Представьте, ко мне явились доктора, желающие исследовать моё здоровье. Один выяснит, что я весел и бодр, другому я представлюсь озлобленным и желчным. К третьему не выйду вовсе, и он решит, что князя Прозоровского нет среди живых. Послушайте, я же веду речь об ином пути, объемлющем в себе…
– Эмпиризм и логику! – выпалил я, и снова не угадал.
– Наука, основанная только на эмпиризме, не полна в описании мира. А начинает претендовать на полноту на том лишь основании, что сорок одинаково испечённых докторов одинаково обнаружат по книжной методе десятую часть болезни и отвергнут верный вердикт одного, потому что не в силах повторить его. Ужели не странно, что исследования мы, учёные, обязаны производить в границах материальной ограды, а выводы, видите ли, распространяем за пределы этих границ! А по какому праву? Нет уж, берите выше, – терпеливо вздохнул он, – добавьте к вашим двум столпам философию, духовный поиск и не ограничивайтесь ими. В вашем примере с цилиндром, наука – лишь взгляд с одного края, лишь одно измерение познания.
– Абсурд! Измышления разума невозможно подтвердить или опровергнуть опытом.
– До поры, коллега, пока полётом духа не стали заниматься всерьёз! Не кажется ли вам странным, что нематериальная мысль приводит в движения огромные материальные тела? Задумывались ли вы над тем, как и в каком месте мысль – облекается плотью? Где та точка, в которой идея пресуществляется в движение молекул и колебания эфира?
– О! Вот к чему вы клоните! Рассуждение довольно извилистое, и отсылает нас к одному из таинств Церкви. Что ж, Декарт, как известно, тоже возводил эту точку к Богу.
Он испытующе наклонил голову. Казалось, левая сторона его лица посмеивалась в прищуре глаза и косой ухмылке, правая же оставалась серьёзной и грустной. Я ждал.
– Погодите. Что знаете вы о хазарах?
Я удивлённо воззрился на него, уже совершенно потеряв нить его заключений, но всё же ответил, немного помедлив:
– Только то, что Святослав разгромил их обширное царство в десятом веке. Оно располагалось где-то неподалёку отсюда, но ближе к Каспию.
– Вы можете припомнить их города? Одежду? Посуду? Летописи?
– Сознаюсь, я не силен в их истории более, чем описал ещё Масуди. Неужели в вашем музее…
– Слава Богу! – воскликнул он картинно. – Есть хоть что-то, чего он не знает! Так вот: от хазар не осталось ничего. Даже в моём музее. Ровным счётом – ничего, нет даже их собственных манускриптов, а всё, что знаем мы, основано на нескольких разрозненных упоминаниях чужестранных путешественников.
– Вспомнил, – сказал я, театрально хлопнув себя по лбу, чем заставил Прозоровского стиснуть зубы. – В тысяча пятьсот семьдесят седьмом году некто Исаак Акриш издал в Константинополе книгу «Голос посланца благой вести». В ней он упоминает письмо царя Хазарии Иосифа в адрес Кордовского халифата. Оно настолько полно описывает каганат, что не оставляет сомнений в своей поддельности. Оригинала, разумеется, не существует. Но я не возьму в толк, к чему вы клоните?
– А вот к чему, – взамен зубов стиснул он кулаки. – Одно письмо, подлинное или фальшивое, создаёт целую империю. Вы сомневаетесь в существовании Хазарии на основании подложности письма о ней, но заметьте себе, что подлинность послания вовсе не важна. Упоминание об Атлантиде подлинно, но подлинна ли сама Атлантида? Одна запись может создать то, чего не существовало, и разрушить то, что стояло веками – на самом деле или только в нашем воображении… Знаете, как лучше всего покончить с предметом?
– Убить память о нём, – предложил я. – Есть такая стена, прочнейшая и надежнейшая из всех: её невозможно сломать, потому что невозможно помыслить о том, чего нет. Забвение.
– А как сделать это? Ведь где-нибудь рано или поздно отыщутся признаки предмета.
– Так что же?
– Надо приписать предмету свойства, которые изменят его природу. Добавить нечто, что сделает в глазах других людей сведения о предмете недостоверными или переворачивающими суть. Желаете пример? Некто заявляет, что господин Рытин – агент Третьего Отделения. Само по себе сие утверждение о каком-то ином коллежском асессоре только добавит тому почёта, но вот в отношении вас всё иначе. Какую после этого цену обретают ваши уверения о членстве в Обществе Древностей? Да он двурушник! А все ваши знания истории превращаются в обвинения против вас: подумать только, он вдобавок лицедей – не поленился изучить роль настолько, что его непросто поймать за руку! И так покончено: уничтожен благородный юноша, а порождён прохиндей и негодяй с тем же именем.
– Прекрасный пример, – холодно отозвался я. – Но вернёмся к нашим хазарам. Письмо Иосифа – подделка, но упоминания хазар в арабских хрониках и путевых заметках – не миф.
– Допустим существование некоего народа с таким именем, но начальствовал ли над ним некий каган Иосиф? И если да, то в полной ли мере можем мы говорить о хазарах как о носителях тех свойств, что им приписывают фальшивые письма?
– Нет, конечно. Но как они связаны с эмпиризмом?
– Можете догадаться, что никак, – бросил он с досадой. – Нет никакой доказывающей их существование материальности, нет опыта. Они лишь доказательство второго способа сокрытия истины. Хазары – совокупность слов, идей, мыслей. И они, как одеялом, могут укрывать собой совсем иных, истинных обитателей краёв и времён, где приписывают стоять их воздушному замку.
– Понимаю. Сами они – лишь инструмент, а цель писем – придать веса их существованию, чтобы в сравнении с ним вес иных предметов уменьшился. Не слишком ли сложный ход? Ведь пройдёт время, и некто обнаружит свидетельства быта тех обитателей, – предположил я. – Какие-либо горшки или бани. И тогда эмпиризм возьмёт своё.
– Нет. Возможно, обнаружат нечто, что присвоят хазарам, – скептически отозвался он. – Так они обрастут плотью черепков поверх костей идеи. Итак, материи всегда предстоит слово.
