Мне запомнился тот раз как единственный, когда он молча ждал, готовый лишь слушать. Я перевёл дух и прибавил:
– Однако извольте, одну услугу я окажу вам: я ничего не напишу Обществу о ваших, с позволения сказать, экзерсисах. Теперь же покорнейше прошу позволить мне вас оставить.
Я направился вниз.
– Я не отпущу вас, пока вы не выслушаете меня, – негромко сказал князь.
– Это мило! Вдобавок, я ваш пленник? На какое же обращение могу рассчитывать? Заточение в винном погребе среди костей мамонтов, покуда не пополню собой вашу коллекцию? Уж, примите как последнюю волю, милостивый государь: крылышек к моим мощам не привязывать!
Хохот князя раздался неожиданно, и вряд ли мог показаться уместным.
– О чём вы, дражайший Алексей Петрович! Прошу только пять минут вашего внимания, а потом уж поезжайте на лучших рысаках, что я дам вам. Принесите вина! – крикнул он струхнувшим лакеям. – Не из тех, не из тех погребов, помилуйте, из других. Клянусь вам, я не пытаюсь вас конфузить, и тому свидетель мой друг, которого вы могли бы отдельно допросить. Скелет этот найден в целости, а не разбитым, как это случается с допотопными животными. Рядом с тремя из этих скелетов обнаружены каменные острия, испещрённые знаками, выточенные из того самого удивившего вас золотистого минерала. По твёрдости он не имеет равных во всей округе, потому, полагаю, его применяли для наконечников стрел или копий. После истребления врагов, а иначе назвать это я не могу, место бойни было затоплено, запечатано победителями, образовав впоследствии болота. С тех пор земле этой и нет покоя…
– Побеседуйте с митрополитом Евгением, князь, пусть хоть он отвадит вас от каббалы.
– Я беседовал, за неделю до вас.
– Что же он?
– Сказал, что я нашёл, возможно, куда более страшную вещь, чем полагаю.
– Как бы то ни было, вы желали, чтобы я делал выводы сам? Так вот, мои останутся неизменными. Прошу меня боле не задерживать.
Князь не успел поведать мне всего, что хотел – не дожидаясь его приглашения, офицеры заполнили залу. Избыток голубого цвета зарябил повсюду, споря с благородными оттенками морёного дуба. К моему удивлению, взаимные приветствия хозяина и начальника жандармов оказались вполне приятельскими. Вслед за этим было доложено и официально:
– Высочайше приказано пресечь распространение мифов, неуместных в виду Священного Писания. К князю Прозоровскому направить офицеров Второй Экспедиции, с целью изъятия находок. Дамбу, разделяющую Арачинские болота, разрушить подрывом. Впрочем, – понизил он тон до более доверительного, покосившись на меня, – я обладаю известной свободой манёвра… не нарушающей, конечно, общей цели. Так что если вашим работником необходимо время… разобрать постройки или вывезти инструменты, то под надзором приставов…
Прозоровский расхохотался и предложил своему обвинителю стул, а сам опустился напротив. Поднявшиеся из подпола лакеи робко сбились кучей, стискивая в белоснежных перчатках пыльные бутыли. Князь жестом приказал им подойти.
– Узнаю, узнаю графа Михаила Семёновича! Не утруждайте себя поиском ненужных отсрочек. Вы опоздали, Арнольд Степанович, так что экономьте запалы. Дамба размыта ливнем и более не существует. Раскопки затоплены.
– Сочувствую, – признался полковник. – В таком случае обязан убедиться в этом и составить доклад. Соблаговолите приказать…
– Прикажу ни в чём не прекословить вам. Распоряжайтесь. Я ожидал вас раньше, вы прибыли теперь. За то нижайший поклон наместнику и вам. Что ж, такова воля Божья. Желаете вина?
Я бежал от князя в расстроенных мыслях. Лошадей его брать не пожелал, довольствовался недурными рысаками, собственностью Прохора, которые от забот лоснились пуще котов после крынки со сметаной. Приберегая обновки, лишь в щегольском картузе с купеческим околышем, кучер правил весело, но тройку берёг и подначивал меня. Я не обращал внимания, лишь посулил ему ещё целковый за труды, если догонит он Прозоровских, но он отказался, сказав, что три дня форы нам до Одессы никак не отыграть: «Что ты, и думать забудь, кабы всё на долгих парочкой, а то иные – на почтовых, да шестериком-с. Бог даст – на бульварах поворкуете». Некоторое время кусал я локти, что не догадался заранее справить подорожную на курьерские прогоны, используя государев пакет, а доверился Прохору, но потом пришёл к заключению, что оно, должно быть, и к лучшему: излишняя навязчивость подобает повесе, ухлёстывающему за актриской, а молодому человеку, строящему серьёзные виды, сие вовсе не к лицу. А вечером, перебирая вещи, я обнаружил под лавкой повозки ящик с дюжиной цимлянского и записку:
«Любезный Алексей Петрович! Хочу верить в Вашу честность и беспристрастие. Помолитесь обо мне в Святой Земле, но не забудьте этой истории, ибо она правдива. Пусть будет Вам в утешение лучшее вино, кровь земли Новороссийской. Всегда рад принимать Вас у себя, Ваш А. П.
Postscriptum. Было бы бесчестным скрывать от вас мои сомнения. Здесь произошло нечто совершенно непостижимое, чему не нахожу я примеров в истории. Задайте же и вы себе вопрос, зачем победителям нужно было скрывать победу, вместо того, чтобы, воздвигнуть себе памятник на вечные времена?»
Тонкое французское издание «Багир» осталось у меня в руках, когда я сложил письмо.
Так ехал я, через последние пред морем земли.
13. Муравьев
Сознавая, что нескоро ещё смогу позволить себе роскошь удобного жилища, я поселился в двойном нумере «Бристоля», Прохор же остановился на постоялом дворе у карантинной заставы. Не отыскав в Одессе ни своей петербургской делегации, ни Прозоровских, я отправился к градоначальнику, которому подал ходатайство от имени Общества на мещанина Прохора Хлебникова, а тот утвердил паспорт мой приложением собственной печати, после чего карантинный полковник препроводил к английскому кораблю, словно нарочно именовавшемуся «Св. Анна», и шедшему тогда же в Царьград. Что ж, если не она сама, то хоть имя её будет сопровождать меня в пути. Но случившаяся буря, отголоски которой вихрились и в Одессе, на несколько дней заперла все суда в гавани. Предоставленный скуке, и лишённый даже столь ожидаемых купаний, я без большой охоты посетил музей древностей, который после собрания Прозоровского показался мне лавкой старьёвщика. Разумеется, я не сказал об этом Бларамбергу, который со своими милыми коллегами принял меня радушнее, нежели того я заслуживал. Пообещав ему непременно пополнить его египетскую коллекцию, насчитывавшую шесть стел, двух бронзовых Осирисов и алебастровый ушебти, я ни на минуту не пожелал своим неправедно обретённым вкладом открыть коллекцию древнееврейскую.
Сознаюсь: камень находился при мне, и, отправляясь в музей, я рассчитывал принять окончательное решение при встрече. Но не заладившийся разговор и кажущееся превосходство, лишь подчёркнутое гостеприимством, породили во мне гордыню, лёгшую в основу презрению, и я лишил музей своей благосклонности.
Мой вопрос к Ивану Павловичу так и оказался невыясненным: что же привело его в тот раз к князю Прозоровскому? Вместо разъяснения я обрёл ещё одну загадку, сильнейшую прежней: Бларамберг твёрдо заверил меня, что получил записку от самого Александра Николаевича, но при том не смог или не захотел отыскать её.
