– Ну вот, ты тоже ищешь ответы, только по-своему, – едкое остроумие его мне решительно нравилось, хотя и задевало моё самолюбие.
– А, между нами, тебя же предупреждал немец: не езди, не береди душу. Только вот попомни: не всегда надо доискиваться до исподнего. Иногда разгадка ещё хуже загадки. А с этим ведуном – молчи лучше. До утра заночуем – и дёру.
Я невольно вздрогнул: хозяин стоял от нас в двух шагах. Умело повёрнутый фонарь по-прежнему скрывал его лицо. «И давно он так подслушивал, или только что из-под земли вырос?» – подумал я, и сказал, плохо скрывая злость и уперев глаза во тьму, где полагалось бы находиться зрачкам старика:
– Мы с товарищем беседовали о Священном Писании, именно – рассуждения наши вращались вокруг книги Бытия, где сказано об опасности срывать плоды с древа познания.
Ведун тем временем заварил нам трав, о чём и сообщил, не ответив никак на мои слова. Сделав лишь несколько глотков горячего настоя, я ощутил покой и блаженство, глаза сами закрылись, и сон сморил меня глухой и мирной теплотой.
Я, мне казалось, просыпался. Старик всё время сидел за столом и что-то изучал, шевеля губами. Чудилось, что видел я и Прохора. Но голова обременяла меня трёхпудовой гирей, и всякий раз, порываясь встать, я только глубже проваливался в тягучую трясину дрёмы. Последний раз мне привиделось, как ведун встал, завернул что-то в тряпицу, и вышел.
Когда я очнулся, окно маленькой горницы уже брезжило слабым рассветом, я потянулся, размял члены и осмотрел себя. Вид оставлял желать лучшего, представляться в таком обличье семейству князя было бы верхом нелепости, но поделать я ничего не мог.
Поискав глазами образа, и не найдя красного угла, я помолился на перекрестье светлого оконного пятна, полагая его обращённым к востоку, переступил через храпевшего ещё ямщика и собрался выйти из дому, как взгляд мой упал на стол, за которым, как мне смутно помнилось, оставался сидеть хозяин в свете дрожащей лучины, когда меня сморил Морфей…
Там лежала украденная у князя вещица с неведомыми письменами!
Я разом испытал облегчение и досаду. Всё разрешалось просто: лошади, повинуясь природному чутью, сами пригнали повозку с нашими пожитками к ближайшему жилищу, от того старик, прочитав документы или предписания, и ведал моё имя. «Невеликий ты прозорливец», – усмехнулся я про себя, садясь за стол. Покрутив так и сяк сей рукотворный предмет, я, опасаясь как бы и в другой раз не лишиться его, решился тут же сделать копию в свой походный дневник.
Для этого использовал я простой способ, исключавший всякую возможность ошибки. Выдрав лист, и плотно приложив его к ровной плоскости, на которой оставила глубокие борозды рука неведомого резчика, я быстрыми движениями грифеля заштриховал поверхность, и на бумаге проступили чёткие очертания знаков.
Едва лишь я кончил и убрал зарисовки, как старик бесшумно возник сзади, чем заставил меня невольно подскочить, как нерадивого ученика, которого учитель застал за курением. Камень уже лежал в моём кармане, но руку я ещё только извлекал оттуда, и старик, не скрываясь, следил за её движением. Вид его, в новой чистой рубахе, подпоясанной не по-мужицки, напоминал скорее мелкого купца, чем крестьянина.
Несколько времени смотрели мы друг другу в глаза, словно бы определяя, кто из нас и о чём уже догадался без слов, после же он, отведя взор в сторону очнувшегося ямщика, вымолвил:
– Лошадей твоих я напоил и пустил пастись.
Прохор, не помня себя от радости, бросился вон.
– Сундучок твой там, в сенях, – едва прошевелил он губами в глубине седых усов.
Я кивнул. Неприязнь моя к нему грозила обернуться ненавистью. Ясно чувствовалось в нём нечто, чего я не мог постичь. Все минувшие события начали казаться мне частью его промысла, в котором я не имел самостоятельной роли, а лишь следовал позади событий. Более всего обижало меня то, что я, даже сознавая это, не в силах был что-либо изменить.
– Ведун, значит, – хмыкнул я зло, потому что едва мог стерпеть мысль, как он перебирал мои вещи. – А кроме моих дел, что знаешь?
– Спрашивай, – ответил он, не успел я кончить вопрос.
– Что скажешь про последнюю битву?
– Шла здесь, – он опустил голову с гладко прибранной шевелюрой, и хмыкнул, задержав взгляд на пустом столе.
То, как, не переспрашивая, не замедлил он с ответом, и после многозначительно замолчал, ещё более смутило меня.
– В Писании говорится, что битве при Армагеддоне ещё предстоит случиться, пред концом света.
– Ты учёный, – усмехнулся он в бороду, – тебе видней. Вон – книгу Бытия читал.
– Почему же её назвали последней? – пропустил я его насмешку.
– Больше уж, верно, не с кем биться стало, – ответил он, не отрывая глаз от стола.
– Но с тех пор… – начал я, но он прервал меня:
– Отдай, – сказал он тихо, но внятно.
– Почему же я должен отдать? – едва удержался я, чтобы не хватить его этим камнем.
– Верну на место.
– Я сам верну Прозоровскому, коли это его вещь. Прохор! – громко распорядился я в окно, показывая, что спор окончен. – Подай, любезный, мой саквояж.
– Он – не хозяин, – отвечал знахарь всё так же глядя в стол.
– Уж не ты ли хозяин?
– Не то спрашиваешь.
– Чего же тебе, мужик, надо?! – зло воскликнул я.
Он, наконец, оторвал взгляд от доски и перевёл его на меня. Признаюсь, мне стало несколько не по себе от свирепой ярости будто метнувшихся в меня молний, но я стерпел.
– Я – наследник. – Голос его был спокоен, даже равнодушен, но за этим крылось кипение пылких страстей.
– Ну, раз ты наследник, то должен знать, что это. Скажешь – отдам.
– Проклятье, чтоб тебе не жить!
Признаюсь, пожалел я, что нету со мной нагайки.
– Будь ты дворянин – сейчас бы уже посылал за секундантом, а крепостным – выпороли бы нещадно, хоть ты и старик.
Он словно вырос, твёрдый надменный взгляд его упёрся в меня, но я ответил тем же. Однако манерой держать себя он мог сравниться и с полковником, уже досадовал я о своей речи. Я уж вознамерился убрать вещицу в саквояж, как увидел в нём ещё один камень, похожий на тот, что держал сейчас в руке.
– Отдай же, – старик протянул руку, и я покорно вложил в неё его камень.
В самом деле, на моём экземпляре имелся скол, а этот обладал совершенно правильной формой. Но тогда выходило, что я рисовал знаки с чужого?
– Ладно, – смягчился я, и вытащил свой, раз уж скрывать что-то от хозяина не имело смысла. – Что тут сказано?
– Буквами много не прочтёшь, – упрямо ответил Ведун, отступая в свой угол. – А камень трижды за три дня видел. На нём скорбь.
– Он тоже – твоё наследство?
