– Разумеется! – воскликнул он горячо. – Но я ничего не скрыл!
– За что они хотели меня убить? Ведь, насколько я понимаю, не один Голуа причастен к этому.
– Вы стали помехой им в чём-то. Возможно, неосознанно, сами того не желая, как-то вмешались в их стройные планы. Планы, которые лишь могли казаться стройными.
– Какие планы? – наседал я. – Только, ради всего святого, не повторяйте ещё раз наивных заблуждений князя, что тайное общество ищет золотые статуэтки из курганов, чтобы переплавлять их в звонкую монету или держать цены на сей ходкий товар!
Я заходил слишком далеко, потому что никаких иных подозрений не имел, но настроение нашей беседы позволяло мне диктовать, и я решил проверить все самые невероятные догадки.
– Я не знаю! – отпрянул он. – А что же тогда? Я видел в Россетти хитрого заправилу какого-нибудь Общества Дилетантов, из тех, что громят Акрополи, но всеевропейского масштаба. Я всегда полагал их целью наживу. Возможно, власть, которую могут дать большие деньги. Вы же сами говорите, Рытин, что я не мог быть посвящён… Кстати, я и в вас видел возможного агента пресловутых Дилетантов. Я ведь до самого отъезда так и не узнал, кто из работников князя принадлежал кругу посвящённых, а кто нет. Клянусь честью…
– Это, последнее, излишне. Послушайте, Артамонов! – вскричал я. – Несмотря на то, что они примеряют на себя хитоны божеств, называют себя именами античных греков и меняют названия месяцев – они всего лишь люди. Как мы с вами. Несмотря на титулы, у них лишь по паре рук и ног. Несмотря на богатство, у них лишь по одной жизни. Они – люди, полные грехов и слабостей, с узким умом и жалким воображением, не выходящим за пределы обыденности. Обыденности, понимаете! А вы – творческий человек, с полётом фантазии, с художественной памятью, наконец! Неужели вы, зная их, общаясь с ними, не можете припомнить ничего, что выдавало бы их истинные цели? Нет таких секретов, завесу над которыми нельзя приоткрыть, общаясь с заурядными людьми. Если у вас самого решительно нет никаких догадок, расскажите мне об оговорках, несуразностях, несовпадениях, а уж я постараюсь сам разгадать причину логически.
– Вы правы, – задумчиво произнёс он, – да, у них только по паре рук и по одной голове. Как и в том, что их головы готовы отдать приказ рукам душить и стрелять, поэтому обладают они преимуществом перед нашими, следующими правилам чести и подставляющими себя под пули с равными шансами потерять свою жизнь или свою душу.
Тогда я использовал последнее средство.
– Хочу, чтобы вы знали, – я приблизил своё лицо к нему. – В Константинополе на меня нападали – я узнал одного из приспешников Голуа, возможно, соглядатая и над вами. Если бы я перешёл им дорогу только там, у князя – к чему гоняться за мной по всему свету?
– Я уже говорил: деньги или иные ценности! – воскликнул Артамонов. – Уверяю, они не побрезгуют ничем. Там они считали вас наймитом Третьего Отделения, здесь, убедившись в своей ошибке, решили попросту организовать грабёж!
– Возможно, возможно. Поймите, в опасности не только моя жизнь, но и ваша. – Я взял в руки дуэльный ящик с таким расчётом, чтобы он заметил это. – Если вы предаёте тайное общество, ждите мести от них, если сейчас обманывали меня, я не прощу вам. Но к чему говорить о нас? Более всего я переживаю за спокойствие Анны, на которую случайно может обрушиться тяжесть какого-то грязного проклятия, которым по глупости играетесь и вы, и её отец!
Артамонов вздохнул и надолго замолчал, совсем поникнув головой. Казалось, он собирается с духом, чтобы поведать нечто важное. Наконец, он почти шёпотом произнёс:
– Я не могу знать, но почти уверен, что это треклятое общество отличается от остальных тем, что охватывает подданных множества держав и существует скрытно от всех правительств, хотя посредством некоторых своих членов имеет в верхах столь большое влияние, что это определяет политику империй. Цели их много обширнее и страшнее тех, что держат в секрете Голуа и ему подобные. И если о секретных их намерениях я отдалённо могу догадываться, то истинные задачи погребены за печатью полного молчания.
Ссоры не произошло, объяснения, данные Артамоновым, удовлетворили первое моё любопытство хотя бы тем, что у меня развеялись мысли о его лукавстве, а страх его, вызванный опасениями за жизнь, казался неподдельным. Зря успокоив его заверением, что до встречи с загадочным Россетти ему ничто не угрожает, я, конечно, после изменил своё мнение, ведь тайные общества – мастера по части расставлять ловушки. Я в тот вечер даже погостил в доме, где снимал жильё Владимир. Не в пример моей каморке, его помещение могло именоваться самой настоящей квартирой, хотя немало признаков отличало её от привычных московских вкусов. Он любезно предложил переехать к нему, но я счёл это преждевременным. Отказался я и от предложения заночевать. Вполне мирно длинными чубуками и ароматом кофе, заказанным по-соседски прямо из окна, заканчивали мы день тот, но лишь после того, как безуспешно обошёл я все углы и закоулки, вынюхивая горький запах раствора господина Либиха.
Верю ли я Артамонову? – рассуждал я на пути обратно, еле отыскивая дорогу в темноте. Да – и нет. Кое-что из слов его не подлежало сомнению, ибо я обладал схожими догадками. Повесть о призраках его семьи, услышанная мною сперва от Прохора, имела, в корне своём, один источник даже по предположении об отсутствии уговора их между собою. Что та, что другая сторона ссылалась на дворовых болтунов, при этом к пути Прохора, более краткому, я чувствовал тем более доверия, чем меньше французских толкований оно претерпело. Таким же образом объяснялись и некоторые расхождения в рассказе. Я не мог отринуть, конечно, подозрения, что оба столь тщательно пытались меня запутать, что между собой поверяли даже ошибки, но тогда с какой целью замысел их, столь чудовищный, что требовал хитроумия в духе царя Итаки, вовлекал меня в свою орбиту, полную эпициклов и эквантов? Для прозаического грабежа витиеватостей набиралось чересчур много. Прочие части рассказа Артамонова я мог подтвердить или отринуть когда-либо в будущем, но решить, что делать с ним, мне требовалось скорее. Я рассудил так, что оттолкнуть его от себя я смогу в любое время, и хоть пользы в нём мне не виделось никакой, однако он не требовал содержания, а сопровождающий в путешествиях по землям сим мог помогать мне простым своим присутствием. Но опасался я и другого. Более прочего подозревал я его в том, что с помощью моей попробует он свидеться или письменно снестись с княжной Анной. Очень не хотелось мне, чтобы в порыве отчаяния, услышав отказ, бросился он, очертя голову, через море в поисках её, благо отыскать пристанище их в Греции или в Италии не составит труда.
И всё же что-то неуловимо не сходилось в рассказе художника. Поверить в то, что князь смирился с затоплением раскопок, я не мог – для него там только начало открываться самое значительное. Либо Прозоровский так ничего и не обещал Артамонову, либо тайные братья знали о кладах болот нечто гораздо большее, и Владимир догадывался о том. Впрочем, возможно, как раз именно он знал нечто, что не желал сообщать ни им, ни мне. Тогда получалось, что я нужен ему для какой-то совершенно неведомой цели.
