Только тут поведал он, что ныне в Пере располагалась одна лишь канцелярия по купеческим делам судовщиков и почтовая контора. Посол Бутенев же переехал на время в Буюк-Дере, куда плывём и мы. Хоть и мечтал я об аудиенции у Аполлинария Петровича, то было совсем некстати, потому что мне требовалось срочно отправить предупреждение Анне, а надёжнее всего и скорее для цели сей использовать дипломатическую почту; но пришлось повременить с этим.
8. Генерал
– Рад, рад наблюдать вас в добром здравии, Алексей Петрович! – генерал Муравьёв шагнул мне навстречу из-за стола, и распростёр объятия как доброму знакомому, едва я показался ему на пороге. Мы обнялись, и мне невольно пришлось согнуться, огибая его брюшко, затянутое в парадный мундир с орденами Свв. Анны и Владимира. Адъютант его Серебряков прежде объяснил мне в приёмной, что Муравьёв только что прибыл от султана. Верно, он же и доложил обо мне генералу нечто, от чего радушие последнего, уравновешенного и несколько угрюмого даже человека, нашло своё неожиданно бурное выражение. Я не состоял формально в государственной службе, но, признаться, нелегко мне далось величать моего прославленного и сановитого собеседника лишь по имени-отчеству. Впрочем, знал я и то, что он не терпит церемоний и тяготится этикетом, отчего и не прижился при дворе.
– Взаимно счастлив и признателен вам за хлопоты, Николай Николаевич, – ответил я, отстранившись.
Он только кивнул, выражение лица его, быстро сменившееся на хмурое, отразило какую-то серьёзную заботу. Рукой он пригласил меня за ломберный столик с отложенным пасьянсом, в котором без труда узнал я «Медичи», и, приказав принести кофе, тем самым дал понять, что разговор наш имеет статус неофициальный.
– Буду откровенен и краток, – сказал он сразу после того, как справился о моём благополучии и отношениях с Андреем. – Мегемет Али, этот возмутитель спокойствия империи Оттоманской, спутал все карты европейской дипломатии на Востоке. Надеюсь, вы слышали?
– Слышал гром его орудий в Акке.
Он привычно поправил меня, без намерения учить:
– Да. В Акре…
Но я, конечно, не мог смолчать.
– Так повелось говорить в Европе, после крестоносцев. Живя здесь, дабы не прослыть дикарём, я не рискую упоминать их наследие слишком часто. Что же до нынешнего Мегемета Али, то он мог бы стать великим правителем, если бы ему не пытались связать руки. Беда в том, что его начинания упираются в благополучие его собственного народа, который он использует по своему произволу.
– Я тоже читал записки моего брата и вашего друга, слог у него бойкий, а суждения резкие, но тут он ошибается, – ответил он мне любезностью, после чего я решил не показывать тех своих познаний и мнений, без которых общение вполне могло обойтись, не потеряв в достоинстве. – Нет, беда в том, что начинания упрямого паши упираются в проливы. Что же касается народа, то Пётр Великий тоже отнюдь не гладил по голове мужиков.
Генерал заблуждался в той части, что я знаком с книгой его брата, напротив, хотелось мне выспросить для себя один экземпляр. Впрочем, радовало меня то, что мнения наши, ошибочные с точки зрения Николая Николаевича, мыслившего построениями бога войны, совпадали.
– В точности это хотел сказать и я…
– Да? Ну, я не стану доносить ваших слов государю. По счастью Петербург далеко от ваших мыслей… далеко во всех смыслах.
Мы искренне посмеялись, что разрядило обстановку сомнений и честолюбий. Принесли ароматный кофейник, а с ним и поднос с горой сладостей, хотя, признаться, я с большим рвением отведал бы жаркого. Не без некоторого замешательства Муравьёв собрал со стола пасьянс. Тут, наконец, смог я задать мучивший меня вопрос.
– Что заставило вас искать меня, Николай Николаевич? К тому же таким… настойчивым способом? Неужели Андрей каким-то образом узнал о моих злоключениях?
– Андрей тут ни при чём, хотя, кажется, увлёкся Востоком всерьёз, и ведёт активную переписку с патриархатами. То есть, обходным манёвром он тому способствовал, рекомендовав вас графу Орлову как талантливого молодого человека, могущего стать посредником в щекотливых делах международных сношений. Итак, что заставило искать? Просьба государя, который и сам помнил о вас. Просьба, сами понимаете, равносильная приказу.
– Изволите шутить? – Я не знал, радоваться мне сидя или вытянуться во фронт.
– С какой стати? – в свой черёд удивился он. – Я не настолько дружен с адмиралом Рикордом, чтобы тратить свой кредит на шутки в адрес кого попало.
– И откуда же стало известно про тюрьму, в которой меня содержат?
– Ваш коллега по Обществу Древностей, кажется, некто Хлебников, через своего брата, промышляющего в Константинополе, известил посольство, а уж Бутенев поспешил сообщить мне.
«Коллега?!» – едва не воскликнул я, но вовремя одумался, решив сперва поговорить с Прохором. Впрочем, его ещё оставалось отыскать.
– Но меня перевозили с одного места в другое, и…
– Главное иметь след. Турецкие чиновники за бакшиш расскажут о многом, тут кланяйтесь Базили. Ваша свобода обошлась министерству финансов в одну тысячу рублей серебром, не считая фрахта и обедов. Я рекомендовал вас послу как тайного… – он кашлянул в кулак, – очень тайного советника, иначе чёрта с два он дал бы такое судно. Плыли бы на катере. С веслом в руках.
– А он рекомендовал меня повару как Аарона аль Рашида, – добавил я. – Признаюсь, я и с веслом плыл бы оттуда что есть мочи.
– К делу, – Муравьёв отставил свою чашку. – Вам надлежит отправиться в Египет.
Тут повезло мне, что не успел я набрать в рот кофе, ибо пришлось бы немедленно выдохнуть его в кашле. Признаюсь, такой оверштаг не входил в мои планы. Откровенно говоря, я подумывал уже, не спустить ли мне и вовсе паруса в ставших мне враждебными краях. Во всяком случае, хотелось мне бросить якорь в спокойствии Константинополя в виду русского посольства и не спеша подумать о дальнейшем, но вот, кажется, рок распоряжался иначе. Меж тем генерал, не дав мне опомниться, положил на стол только что полученный им султанский фирман на моё имя. Бегло осмотрев бумагу, уже один роскошный вид которой призван был внушать трепет подданным (раз нет покорной любви или хотя бы преданности войск), я уяснил, что полагалась мне всемерная помощь, множество верблюдов и охраны в любых землях, признающих сии документы. Впрочем, таковые сейчас, в начале 1833 года, быстро таяли, как снег на возвышенностях Малой Азии. Ещё мог я возразить, собравшись с духом, и сказав, что похожая нота не спасла меня от заточения, но тут узрел я поверх первой и вторую грамоту, невиданную мною доселе, и о которой не мог я мечтать: хатти-шериф – приказ с личной подписью султана.
– Здесь нет имени, – заметил я.
– Фирман на предъявителя русского подданства. Излишне говорить, что сие на крайний случай. В Египте пользуйтесь первой бумагой. Хатти-шериф выдан для меня, но теперь я в нём не нуждаюсь, впрочем и до сего предпочитал ночевать на фрегате. – Итак, вам следует посетить Мегемета Али.
