Исполнив первое из данных мне поручений, я приступил с собственной затее:
– Вы известны как покровитель искусств, но помимо древнейших реликвий, кои вы намерены твёрдо оберегать на этой земле, есть и другие рукотворные сокровища, несправедливо отобранные у Египта. Султан Селим I при завоевании этих областей вывез в Константинополь огромные сокровища библиотеки. Не настала ли удачная пора вернуть эти драгоценные книги? Кроме самих рукописей, вы заслужите благодарность всего просвещённого мира, позволив изучать их и копировать, привлечёте к себе лучшие умы Европы, чем так славились древние хранилища вашей страны.
– Вы совершенно правы, друг мой, – удивительно скоро согласился он, – и я уже отдал подробные распоряжения на сей счёт.
Некто, скрываемый широкой занавеской, быстрыми шагами подошёл к правителю и что-то зашептал ему. Ничто не изменилось в лице паши, когда он вежливо объявил мне об окончании аудиенции.
На выходе из приёмной залы навстречу мне поднялся французский офицер.
– Господин Себастьяни просит вас отобедать с ним.
Едва ли какое-либо другое приглашение могло обрадовать и насторожить меня более.
– Во сколько же изволит обедать генерал Себастьяни?
– Во сколько вам будет угодно.
Я изъявил намерение проголодаться немедленно. С другой персоной и при других обстоятельствах мне следовало, конечно, переложить обед на завтра, заставив её ждать. Так обыкновенно поступают турки, особенно когда спешат в переговорах сами, но уж таков их обычай демонстрировать всему миру своё пренебрежение. Однако на искушённого в делах всей Европы Себастьяни мера сия не могла подействовать, и только бы понималась как неуклюжая попытка скрыть истинную слабость моей позиции за ложным высокомерием, если не глупостью. Тем паче для встречи со мной представлен он был не как генерал или посланник, а как лицо частное, из чего следовало желание Себастьяни говорить неофициально.
Не прошло и нескольких минут, как мы уже достигли консульства, и предупредительный лакей с каменным лицом ушебти проводил меня устланными коврами коридорами в мансарду, где за распахнутыми дверями увидел я беседовавших моих соперников. Не без удовольствия отметил я смену костюма его на цивильный.
– Я желаю говорить с вами наедине, – без обиняков заявил я.
Себастьяни кивнул, и Россетти, унося с собой ледяное выражение лица, не замедлил покинуть кабинет, отчего и сам воздух в комнате, кажется, полегчал. Ещё более приятным оказалось приглашение хозяина в патио, где под развевающимся в струях ветра балдахином и французским флагом уселись мы против друг друга, и он приказал подавать. Признаюсь, никогда доселе не доводилось мне беседовать с человеком столь преисполненным природных и приобретённых достоинств, что не находил я в нём ни капли высокомерия, а одно лишь пленительное снисхождение, ибо не мнила его доброжелательность ни в одном собеседнике равного своему источнику. Я не мог не знать, что он слыл врагом моего Отечества всю свою жизнь, но разве мог я упрекнуть его в том, что он был другом Отечеству своему? И здесь, в неприветливых землях переменчивых восточных владык, я не мог не чувствовать к нему расположения.
Чтобы не пасть жертвой его обаяния, я твёрдо решил невзлюбить его за верность преступному братству, в злокозненности коего мне, впрочем, предстояло ещё убедиться.
– В юности я многое бы отдал за такую встречу, – сознался я, – дабы выказать вам все своё презрение, но теперь, пожалуй, не пожалел бы времени, чтобы побеседовать с вами мирно.
– Я был враг вам настолько лишь, насколько вы были друзьями Англии.
– Только ли? Сдаётся мне, что и без Англии у нас найдётся о чём поспорить.
– С тех пор, как порядок и спокойствие царят в Варшаве? – повторил он главные слова своей знаменитой речи в парламенте. – Что ж, ваш государь – друг султану, наше правительство – паше. Нынешнее соперничество проистекает отсюда. Соперничество же – не есть вражда.
– И слава Богу, что так, – ответил я, – ибо самое непримиримое противоборство опирается на равное желание двоих дружить с кем-то третьим.
– Мне доложили о ваших дипломатических способностях, – ответил Себастьяни с улыбкой, – и вы правы, ибо и дуэли возникают от стремления двух молодых людей завладеть вниманием одной дамы… – он прервался на минуту, но возможно для того только, чтобы дать слуге поставить нам шоколад. – Я даже знаю некоторые из ваших учёных трудов, в коих, увы, не всё способен постичь. – Вы молоды, а я стар. Мне – опасаться вас. Вы стремитесь к вершине…
«… где я уж нахожусь», – мог закончить я за него, но он прервал сентенцию на полуслове.
– Вы – друзья паши, следовательно, я словно бы дважды в гостях у вас, – развёл я руки. – Могу ли в таком случае рассчитывать на двойную порцию сладостей?
– А вы, кажется, любите усугублять ставки. Угощайтесь. И не премините попробовать это прекрасное печенье. Но будьте внимательны: как всё желанное – оно с сюрпризами.
– Я старательно изучал лучшие ваши партии. Вами движет сама игра, а вовсе не вражда к Англии, не так ли? Иначе почему вы эмигрировали на остров после Ста дней?
– О, здесь всё просто! Видите ли, я готовил оборону Турции в Дарданеллах, воевал в Испании и в России, так что единственный враг, чей стан я до того не посетил – Англия. Считайте, что я разведывал тамошние крепости и бастионы, а в богатых библиотеках аббатств просиживал в поисках неизвестного Тита Ливия и Диодора Сицилийского.
– Значит, в библиотеке сераля вы их не снискали?
– Спросите у Дашкова, он искал их там после меня.
– Он утверждает, что не сумел проникнуть в библиотеку.
– Я хотя бы не лгу о своём пути.
– И что удалось вам вынести оттуда?
– Птолемееву Географию и харатейный список Ветхого и Нового Завета, а более ничего, хотя я обнаружил там для себя много занимательного. Да так много, что пришлось бы нанимать… лодку или корабль, дабы вывезти всё.
– В таком случае я осмелюсь перейти к главному, – приступил я, – дабы не прослыть торговцем после всех ваших лестных определений. Я предлагаю вам сделку, и надеюсь, что вы в достаточном градусе, чтобы принять решение самолично.
– Все вы, русские, любите самоличные решения и тех, кто может их принимать, – рассмеялся он без тени желания нанести обиду, из чего я никак не мог сделать вывода, числит ли он себя в таких персонах.
– Мне известно, что вас интересует один artefacum, которым я некогда владел. Он не велик, и вам не потребуется лодка, чтобы его увезти, но, возможно, понадобится корабль, чтобы туда добраться. Это в двух проливах отсюда. На третьем надо сойти. – И тут я не смог сдержаться. – И пускай не серчает господин Россетти, над которым я невольно потешался, как сделал бы с любым антикваром, алчущим скорого интереса. Передайте ему, что трунил я над Беранже, как зритель смеётся над проделками куклы Арлекина, а не над актёром, который за ним стоит…
