– Я слышал о гидрографической экспедиции – исследовать Босфор и Дарданеллы.
– Ну, вы тонкий дипломат! – Он жестом изобразил деньги, намекая на пожертвование Обществу, обещанное казной по достижению мной поставленной цели.
Я вздохнул свободнее. Письмо Муравьёва жгло мой карман.
– Да, я и ещё кое-что сделал, находясь с миссией в Египте…
Но вот здесь он безжалостно прервал меня:
– Зачем вам понадобилась библиотека сераля?
– Это ценнейшее хранилище книг и рукописей, – отчеканил я без запинки. – Там можно отыскать неизвестные миру…
– Знаю, знаю, – махнул он. – Рукописи Тита Ливия и Диодора, или утраченные антологии Мелеагра, кого ещё… да! Филиппа Всесалоникского, Агафия. Если что не то, поправьте.
Я и был настороже, но это заставило моё сердце забиться словно перед дуэлью. Орлов тоже прекрасно помнил ту заметку Дашкова. Но неужто и он в связи с одним из тайных обществ? Я готов был поверить во что угодно, но только не в это. Преданность Алексея Фёдоровича государю не подвергалась сомнению так же, как и прошлая связь его родного брата Михаила с одним из самых секретных братств.
– Всё точно так, – проговорил я с трудом.
– Вам следует знать, – он замялся, – или не следует?.. У дипломатов так часто случается: то ли нужно сказать одно, то ли противное… Впрочем, ладно. Вы имеете право знать, как прошлый хранитель библиотеки сераля лишился своего места…
– Вы имеете сказать, после визита туда господина Дашкова? – Перехватив его орлиный взор и прокляв в который раз свой язык, я поспешил исправиться: – Я хотел спросить, каким же образом прежний хранитель лишился места?
– Он лишился его одновременно с головой, – причмокнув и утерев усы от выпитой рюмки, буркнул Орлов, умело сочетая безразличие и многозначительность. Он уже отвернулся и копался в бумагах, из чего я сделал вывод, что разговор на ту тему окончен навсегда, и в негодовании на себя сжал кулаки. – Вот. Я привёз вам благодарность от самого государя, и на случай вашего успеха имею право распоряжаться ею. И когда успех несомненен, то собираюсь ходатайствовать о повышении в чине. Видите ли, – Орлов замялся, тщательно подбирая подходящий эпитет, – Николай Николаевич – одарённый командующий, хоть и занял Карс случайно. Но – скуп на похвалы и награды, считая тщательное исполнение служебного долга простой порядочностью. Он забыл, что вы не его подчинённый.
– Случаями правит Провидение, – уточнил я, словно бы не заметив реверанса в свой адрес. – Случай свёл меня с его младшим братом. С тех пор мы в переписке по интересующим нас обоих вопросам Востока.
– От глубины ваших изысканий в Константинополе уши краснели даже у меня. У вас, кажется, нет?
– Но откуда…
– Открою маленький секрет: племянницы Пехлевадиса, или кто они там ему на самом деле, знамениты на всю Перу. Ваш компаньон по скабрёзным проделкам, Андрей Муравьёв…
Я почувствовал, как моё лицо вспыхнуло.
– Прошу, оставим это. Я вёл себя глупо, а друг мой тут и вовсе ни при чём…
– Не думаю, – ответил он. – Видите ли, Алексей Петрович, письмо от него, которое я передал вам только что – почти единственное из всей вашей переписки, содержание которого мне неизвестно. Я, – чуть повысил тон он, не разрешая перебить себя моему вспыхнувшему негодованию, и тем удержал нас от большой ссоры, – не читал их. Но в одном из докладов Александра Христофоровича, с коими я обязан знакомиться по долгу службы, переписке сей уделено место. Нет, она не главенствует в реляции, гораздо более там сказано о… гхем… настоящих осколках тайных обществ, однако возьмите себе на заметку. Я питаю странную симпатию к этой славной семье по схожести судеб, хотя это не выражено явно. Государь тоже одобряет рвение Андрея Николаевича, но имеются силы, которые не позволят занять ему место обер-прокурора Святейшего Синода.
– Вы намекаете на то, что мне стоит ограничить некоторые свои связи во избежание более суровых последствий?
– Нет. Муравьёв находится под подозрением, что он утаил исполнение некоторой части возложенного на него задания, и зачем-то затеял частное расследование.
– Под чьё подозрение попал Андрей?
– Он стал обладателем некоторых рукописных документов, кои его просили отыскать на Востоке, и теперь не возвращает некую их часть по назначению, пытаясь дознаться, для чего они нужны заказчику. Но попытки сии тщетны, ибо тот умён и изворотлив, и не раз предусматривал подобное течение событий.
– Возможно всё это так, но я не понимаю, о каких документах и каком заказчике идёт речь. И при чём здесь я?
– Посоветуйте ему, так, по-дружески, свернуть своё дознание. Не ссылайтесь на меня.
Признаться, я довольно мало что понял из последней этой загадочной части разговора, и с недоумением сказал о том своему титулованному собеседнику. На что он ответил без тени высокомерия, что умышленно построил свои речи так, чтобы я остался в неведении ещё более прежнего. В довершение он совсем сразил меня:
– Не будете ли вы столь любезны, после прочтения, открыть мне его содержание?
С этими словами, и не дожидаясь моего согласия, он вышел, прихватив мой доклад и оставив меня в кабинете наедине с письмом.
Что это было со стороны графа Орлова, когда сказал он про казнь хранителя? А когда сообщил про содержание писем, и про то, что чересчур глубоко я пытаюсь копать? Угроза тоже лишиться головы, или совет друга выбросить из неё некоторые идеи? Весь тон разговора говорил будто бы о втором. Награда в виде чина тоже. Но как близко стоят награды и казни. Как любовь и ненависть. Мне ли не знать того.
Из его вопросов понял я, что мы с Андреем затронули кукую-то невообразимо чувствительную струну, раз сам Орлов требует того же, что до него Дашков, Титов и прочие. Но меня не оставляло ощущение, что хоть он видимо настаивает на том же, но как будто бы совершенно с другой стороны. Дашков словно бы просил неохотно, вынуждаемый чьей-то волей: «Оставьте, или мои покровители уничтожат вас». Титов вещал как имеющий власть: «Оставьте, или мы уничтожим вас». Но Орлов, кажется, хотел выглядеть иначе: «Оставьте, или люди, которым не могу я стать помехой, уничтожат вас». Так второе ли это тайное общество или некая секретнейшая государственная экспедиция при Е. И. В. личной канцелярии?
Всё это я имел возможность попытаться прояснить тут же, у самого графа Орлова.
Признаться, не рассчитывал я, что письмо от Муравьёва поступит так скоро, и быстрота передвижения военных чинов поразила меня. Писал он, уже как о высочайше решённом деле, о назначении его членом Святейшего Синода, а через множество строк упомянул об увольнении Мещерского от должности обер-прокурора. С особенным подозрением, словно шепча, сообщил и о том, что у него самого прошёл тайный обыск, однако искомого не нашли. Всё же он решился добровольно отдать то, что они ищут («хотя и сомневаюсь, что отныне мои поступки можно назвать вполне добровольными»).
