– Увы, я говорил, что секрета их не знаю.
В молчании мы пили кофе. Ваза сладостей заменила обеденные блюда.
– Могли бы вы заняться его поиском? – неожиданно спросил он.
– Вы полагаете, я за год могу найти то, что другие не отыскали и за сто?
– Вам не нужно найти решение, коего ищут они, вам нужно узнать только цель. Например, вы не должны узнавать рецепт философского камня, которого может вовсе не существовать, вам надо только выяснить, что некто ищет его, дабы шантажировать Английский Банк, а под философским камнем он понимает субстанцию, которая трансмутирует ртуть в золото. Того более, я не требую материальных доказательств. Ваш вольный пересказ в духе услышанного мною достаточен вполне.
– Я полагаю, что поиски членов тайных обществ в Петербурге дадут более плодов, ибо, хотя в Египет тянется одно щупальце, головы же покоятся в европейских столицах.
– Я доложу Его Величеству. Его отношение к тайным обществам вам должно быть известно. Не смею давать указаний, вы не на государственной службе, но всё же я просил бы вас уделить больше внимания сему делу.
Я едва не вспылил, но заставил себя терпеливо рассказать, почему хотел бы избавиться от дела, в которое оказался вовлечён волею случая. Крылатые исполины князя Прозоровского предстали в моём рассказе простыми неведомыми гигантскими существами.
– А кстати, где же тот камень? Так сказать, квинтэссенция…
То, как выудил он из не краткого моего изложения самую суть, показалось мне едва ли не сверхъестественным, ведь роль камня я постарался низвести до ничтожной.
– Я храню две копии надписей, сам же оригинал отправлен в Одесский музей, а ныне, полагаю, находится в музее Керченском. Это может показаться опрометчивым, но я в ту пору не подозревал о его свойствах.
– Значит, он может теперь находиться в руках врагов государя?
Тут я впервые признался себе, что никогда не смотрел на эту задачу с такого угла. Потому как считал только врагов личных. Орлов же понимал службу иначе. Меня прошиб пот, но сознаться, что я не только не сберёг, но вдобавок продал реликвию бонапартистскому генералу (и не столько уже бонапартистскому) я не мог. То, что, поддавшись сантиментам, почитал я за блестящую сделку, могущую спасти человека, он, возможно, расценил бы как государственную измену.
– Врагов? – переспросил я, утирая платком лоб. – Возможно, конечно, хотя… почему тогда меня продолжают преследовать?
– Преследуют одни, а владеют другие. Врагов неисчислимое множество.
– Я, к моему сожалению, имею скудное представление только о тех, кто собирает манускрипты, но есть некто, извлекающий оттуда язык Адама, и ещё кто-то, кто ищет способ его применять. Я не знаю, сколько ступеней у этой лестницы и степеней посвящения для соискателей.
– Но вы уже размышляли, как с этим связана одна скверная статья в секретном приложении между султаном и пашой?
– О передаче древних рукописей? Боюсь, что она исполнена в первую голову. Вот, извольте, по памяти: в конце «Русских поклонников в Иерусалиме», опубликованных в двадцать шестом году, Дашков пишет: «Посещая обители Палестинские, мы не забывали осматривать их книгохранилища – хотя неудача наших исканий на горе Афонской оставляла и здесь мало надежды. В патриархии есть несколько рукописей; но все требники, патерики и творения церковных учителей. Грамоты, относящиеся к правам греков, с давнего времени отосланы в Константинополь; прочие бумаги, нами виденные, любопытны потому только, что дополняют печальную картину претерпеваемых Иерусалимскими Христианами утеснений». Ещё и ещё раз он хочет уверить опасных соперников в том, что хотя и занимался поисками таинственных манускриптов, да ничего не нашёл, так что и другим искать там смысла уж нет: всё утекло в Царьград, а по поводу тамошней серальской библиотеки – отсылаю, мол, к двум прежним моим очеркам – не проникнуть! А теперь мы наблюдаем итог: генерал Себастьяни, стремясь добыть грамоты во что бы то ни стало, организует переезд султанского собрания под предлогом мирного договора, а секретность статьи говорит о том, что эти манускрипты им очень важны.
Орлов поглядел на часы, покачал головой и встал, дав понять, что аудиенция кончена.
– А не организовал ли он и войну для последующего заключения мирного договора с эдакой вот статьёй? То есть, не затевалось ли всё с этой только целью? Он необычайно терпелив, этот человек, и дьявольски деятелен. Он ни перед чем не остановится. Я должен многое обдумать. Я могу просить вас подготовить мне к завтрашнему полудню доклад об этих ваших… пардон, древних хождениях, несколько подробнее? А чтобы вам не сделалось скучно, возьмите эти бумаги и постарайтесь приобщить их к делу. Жду вас к обеду – с разъяснениями и сомнениями.
Я обещал исполнить, собрал с бюро листы, откланялся и направился вон.
– А за князем Александром Николаевичем мы следим, – сказал он, и дверь закрылась так, чтобы оставить меня в неведении, которого из двоих князей он держит под подозрением. Не лишне было мне предположить, что обоих.
14. Хождения
Мы расположились в уютном уголке посольского парка, куда Орлов велел подать нам обед, и адъютант его наказал сторожу следить, чтобы нас никто не тревожил. Сперва я вновь не менее получаса пересказывал ему некоторые свои приключения, и он живо перебивал меня расспросами, так что к десерту уже неплохо разбирался в моих друзьях и врагах.
– Изучая хождения, нельзя не заметить, что умолчание – уж что-то слишком часто встречающийся приём в описаниях путешествий на Восток, и в произведениях изящной словесности это можно бы счесть за попытку автора создать интригу. Даже Дмитрий Дашков, вынужденный объясняться, предпочитает сообщить лишь о султанском серале и Святом Граде, а вовсе не о путешествии своём в Египет, – приступил я к долгому повествованию.
– Придётся допустить неведение Дмитрия Васильевича в отношении документов сераля, кои, возможно, ценные сами по себе – лишь ширма, таинственное приключение для отвода глаз.
– Вряд ли так: о Египте в своих записках он говорит вскользь, скорее всего, чтобы никто даже не помыслил о некоем Карно, который тогда как раз разыграл свою смерть.
Я поспешил пересказать то, что знал об этом человеке и о книгах, купленных у него Дашковым, который уже после озаботился тем, чтобы в султанской библиотеке отыскать подлинники Митридата. Но Орлов задал мне совсем другой вопрос:
– А откуда Дашков проведал о Карно, который, как мы знаем, принадлежал тайному обществу, куда входят Россетти, Себастьяни, Голуа, и с коим по глупой неосторожности пытались порвать Артамонов и Карнаухов?
– Этого я доподлинно не знаю, и, полагаю, Карно тоже. Но Муравьёв получил о нём сведения от персон, связанных с князем Александром Николаевичем Голицыным.
– Странно, не так ли, что Карно удавалось десять лет водить за нос своих бывших собратьев, а Муравьёв с наскока находит его?
