Он поблагодарил собравшихся старейшин, кинув им кошелёк, и один из них сообщил, что отныне я, как пленник, поступаю в распоряжение этого человека. Медленно вывел он меня из кольца жителей, но не спустился с коня.
– С вас тысяча франков, – сообщил Карно, когда мы удалились на безопасное расстояние.
– Но это грабёж! – тяжело запротестовал я сухим языком. – Да и денег у меня нет.
– Не суетитесь. – Он протянул мне флягу. – Я уже взял их, а остальные, что нашёл в вашей хижине, верну в целости. – Я глотал в негодовании воздух, так что ему пришлось объяснить: – Наряд сей недешёв, бакшиш велик. Вы спасли меня и порылись в моём имуществе, я выручил вас и порылся в вашем.
– Вы же и наняли их, – указал я за спину. – Как бы ещё вы явились столь вовремя?
– Имеющий уши, да слышит, друг мой. Я не терял вас из вида – да и трудно это. Вы позаботились сами о том, чтобы имена ваши и этого странного озера стояли рядом, а свитки Хаима Цфата не раз упоминали Мензале. Я справедливо решил, что вы откопали золотую жилу.
Я невольно схватился за пояс, хотя и без того ощущал тяжесть своей драгоценной ноши.
– И это стало поводом изъять мои деньги?
– Вы не исполнили уговор, утаив от меня кожаную тетрадь с письменами.
– Ну, вы и негодяй! – выдохнул я, понимая, что говорит он о валунах Арачинских болот. – Я так и буду шествовать пешком, держась за ваше стремя? Слезайте немедленно!
– Я реквизировал её в целях науки, – отстранился он. – Не знаю, в каком ещё Баальбеке вы их списали, но вам эти знаки ни к чему, вам их всё одно не разгадать. Чтобы вам не топтать копыт, знайте: я ездил в то святилище Ваала, и вместо ваших письмен обнаружил следы свежих сколов. Свитки Хаима тоже не ищите, я желаю прочесть их лично. Теперь вот о чём. Земли Мегемета Али для вас отныне закрыты негодованием арабов, да и я подолью масла в огонь, так что лучше вам, друг мой, перебраться в Константинополь, ибо Махмуд Второй и его первый вассал не дружны, и доносы второго не имеют силы у первого… Смотрите, не перепутайте.
– Вам особенная моя благодарность, – съязвил я, но он ответил без улыбки:
– Мы квиты. Покойтесь с миром. Ваши друзья и ваши враги – всё одни люди. Я, например… по-дружески провожу вас до окраин Дамьята. А там брошу.
Я оплакивал Прохора, прошедшего со мной столько тревожных дорог и нелепо погибшего, когда все опасности были уже позади. Смерть его делала мои сборы чрезвычайными, желал я скорее покинуть места скорби. Я чувствовал себя отвратительно, словно совершил языческое жертвоприношение золотому тельцу, но не мог расстаться с реликвией, оправдывая себя тем, что друга не вернёшь, а наука питается жертвами, как и любовь.
Из Константинополя я тайно и с трудом вызволил часть находок и рукописей. Жизнь звала меня дальше.
20. Прозоровский
Вдохновлённый видом Отчизны, я, лишь завидев вдали Одессу, больше уж не покидал палубы. По мере того, как Южная Пальмира вставала из вод, всё больше восхищения вызывали во мне её картины, ставшие только прекраснее за годы странствий, и всё большей радостью наполнялось сердце после долгой разлуки. К вечеру стимбот «Наследник», как и предсказывало расписание, ошвартовался в Карантинной гавани. Ноздри мои жадно вбирали цветение знакомых растений, головокружительный запах которых воскрешал беззаботное детство. Обилие русской речи поразило слух, и тревоги мои отошли на тот план картины, где пишут облака и дальние горы, покуда целый месяц май я, вперемежку посещая то обеды то обедни, радовался простым удовольствиям жизни и общения с соотечественниками. «Одесский Вестник» сообщил о моих изысканиях в странах Востока, меня наперебой звали с лекциями по географии и археологии. Лучшие умы города обсуждали учреждение местного Общества Истории и Древностей, с наделением его правами всех раскопок на юге, и во всех заседаниях играл я первые партии. Получил я вскоре приглашение и от Императорской Академии Наук, и от моего славного Университета. Будущее расстилалось передо мной множеством стремительных дорог, которые волен я был выбирать, и у меня имелись в багаже и умения, и знания, и опыт. А в Петербурге ждала меня ещё одна награда – самая долгожданная и желанная из всех возможных.
Но только – ждала ли? Боялся ехать я в столицу, страшился отправиться и за благословением к князю – вдруг в последний миг откажет мне кто-либо из них? Долгая разлука с любимой – каким светом наполнятся её глаза при встрече со мной? С князем же и вовсе не сообщался я все пять лет. Не сразу, но всё же написал я к нему, не тотчас и отправил, но теперь ждал ответа. А тем временем – действий, ещё больше действий в Одессе – пусть же газеты новостями следуют впереди меня, убеждая их ещё и ещё в моих достоинствах. Здесь был я знаменитостью, хоть и местного пошиба, но знал я по судьбам Бларамберга и Стемпковского, как столица умеет снимать стружку с провинциальных героев: что ждёт меня в Петербурге – стремительная карьера или – всего-навсего место?
Граф Орлов ещё оставался в неведении относительно целей тайного ордена. Теперь уж я и вовсе не хотел открывать ему зловещую ту правду без того, чтобы лично явиться к нему на глаза. Мне казалось, что письменный доклад не будет воспринят им со всей серьёзностью, а главное, со всем пониманием моего труда. Хоть шифр и разгадан, но как бы не вскрикнул он: «Вас снова водят за нос, вам подсунули фальшивку, а вы и поверили!» Нет, только лицом к лицу смогу доказать я ему, что все признаки заговора истинны, ибо имею доказательством свою собственную борьбу и помимо секретной папки Себастьяни.
Однажды в городском собрании рассказывал я про «восточный вопрос», в решении которого довелось мне участвовать и самому. Неожиданно между листами обнаружил я записку, случайно сохранившийся счёт, поданный мне Прохором в первый день в Бейруте. Улыбнувшись, я хотел скомкать его, но тут мне пришло в голову проверить одну давнюю мысль, которую считал я утопической по причине трудности задумки, коя оказалась преувеличенной. По окончании лекции, начальник городской полиции долго тряс мне руку, и я воспользовался редким случаем, попросив оказать мне одну услугу. Уже на другой день читал я в управе донесение Прозоровского «на Этьена Голуа и других неблагонадёжных особ иностранных исповеданий».
В другой раз, в духовной семинарии, где я рассказывал об истории Святой Земли и покровительстве христианам Османской империи, кто-то беззастенчиво перебил мою речь.
– А что известно вам о последней битве? – и я ощутил, как вуаль мрака снова сгустилась вокруг меня.
Ещё в Константинополе получил я, к моему ужасу запоздалый ответ из Керченского музея, что господин Павел Дебрюкс двадцатого сего января затребовал скрижаль под личное поручительство. Срочная депеша с предупреждением остерегаться опасного артефакта, посланная мною с курьером немедленно по прибытию в Одессу, уже не застала адресата в живых. Моя дорога на север вновь откладывалась. Чувствуя свою вину за произошедшее, медлить я не стал, и на другой день свежий ветер раздувал паруса брига, нёсшего меня к берегам Кеммерийского Боспора. Тем откладывалась и каждодневная моя мука ожидания ответа от князя.
