Данила проследил за его взглядом и понял, что перед ним оказалось самое страшное из того, что ему довелось увидеть в этом мире.
Потому что он увидел Лёльку.
* * *
Это было ее лицо, и руки, и плечи, обтянутые замурзанной футболкой с зеленой надписью: «Корректор», и ее короткие кудряшки. Она бежала, странно взмахивая руками, словно пугаясь своих размашистых движений, протяжных прыжков, пугалась той стремительности, с которой несли ее… с которой несли ее четыре лапы, ибо теперь лишь до пояса она была прежней Лёлькой, а ниже обладала гибким звериным телом, покрытым длинной мягкой шерстью – рыжевато-белой, с ярко-рыжим хвостом.
И джинсы выделялись на этой шерсти синеватыми линялыми пятнами.
Задние лапы были обуты в кроссовки.
Данила вскрикнул от ужаса – и прижал ладони ко рту.
Но Лёлька уже услышала его.
Она замерла, осторожно вытянув шею, пытаясь понять, откуда исходит звук, но лишь скользнула глазами по двум неподвижным человеческим фигурам – и отвлеклась на цветок, который слабо колыхался под ветром.
Лёлька трогала его лапой и низко-низко склонялась, приникая к нему лицом, пытаясь поймать легкий аромат. Она описывала вокруг цветка круги, недоверчиво поглядывая на трепещущие лиловые лепестки. Резко наскакивала на него, видимо недоумевая, почему цветок не пугается и не убегает, и досада, обида, почти печаль искажали порой ее лицо.
И вдруг, взбудораженная порывом ветра, Лёлька поежилась, а потом потянулась, раскинула руки и вновь пустилась вскачь. Глаза ее сияли, шерсть блестела, отливая то золотом, то серебром в солнечных нежарких лучах…
Данила стоял как окаменелый, а Эльф вдруг сорвался с места и кинулся к Лёльке.
Она чуть не налетела на него; замерла, попятилась, недоверчиво присматриваясь, вытягивая шею.
Эльф протянул к ней руки, но Лёлька отпрянула, подрагивая ноздрями, как будто ее раздражал запах человека. И тогда Эльф, пошевеливая пальцами, болезненно улыбаясь, негромко, успокаивающе пробормотал:
– Лёлька… кис-кис-кис…
Словно она и впрямь была кошкой, всего лишь кошкой!
И тут же, спохватившись, осекся.
А Данила по-прежнему не мог шевельнуться, только тяжелый стон – вернее хрип вырвался из его пересохших губ.
Кошка-Лёлька обернулась.
Какое-то мгновение они с Данилой неподвижно смотрели в глаза друг другу, потом ее вспыхнувший было взор потускнел, и Лёлька понуро побрела прочь. Но далеко не ушла, а остановилась над цветком и вновь принялась его рассматривать, то и дело взглядывая исподтишка на Данилу и хмурясь.
Вдруг она тонко вскрикнула и провела дрожащими руками по телу, как бы осознав себя наконец в новом и пугающем облике. А потом, испуская протяжные, рвущие душу вопли, метнулась прочь – туда, где еще полыхали беседка и ограда.
– Стой! – крикнул Данила так, что у него заломило в висках. – Стой!..
Но было поздно.
Лёлька с разбегу бросилась в костер, и пламя охватило ее.
Уже утихающий было огонь вспыхнул с новой силой, и какие-то мгновения подбежавшие Данила и Эльф ничего не видели в струящейся завесе дыма.
Потом они разглядели, как что-то черное рвется и мечется в центре огненного цветка, и вдруг лицо Лёльки глянуло на них, взметнувшись над костром. Казалось, оно отлито из сверкающего металла, с вихрями пламени вместо волос!
Но вот лицо как бы расплавилось и заструилось в костер.
Огонь вмиг погас, будто над ним растаял айсберг.
Данила отвернулся и даже зажмурился, не в силах смотреть на мертвое тело Лёльки, которое должно было лежать на пепелище.
Странный звук, раздавшийся где-то у его ног, заставил Данилу открыть глаза.
Он не слышал этого звука очень давно и даже не сразу вспомнил, что это мяуканье.
Опустил голову – и увидел крошечного ушастого котенка, который, отчаянно пища, улепетывал по траве, устлавшей мостовую, в панике озираясь и снова ускоряя бег. Был он белый, с пепельно-рыжими подпалинами и ярко-рыжим хвостом. И Данила долго провожал его остекленевшими от изумления глазами, пока его вдруг не осенила догадка и он не обернулся к костру…
На черных угольях лежала Лёлька.
Живая и невредимая! Ее футболка и джинсы были лишь слегка тронуты огнем.
Данила и Эльф подняли девочку и понесли к ветролову.
Она была без сознания, но вдруг прошептала, словно в бреду:
– Биома… Хедли назвал ее Биомой… Она боится огня, ее можно сжечь… я знаю, ведь я была ею!
Данила и Эльф переглянулись: о чем она говорит?! Но тотчас Данила догадался: Лёлька назвала имя их нового врага!
Это имя странным образом помогло понять, что же произошло, помогло понять, откуда взялась эта жуткая Биома.
И он снова вспомнил разговор с Сопровождающим – перед самым отправлением в Петлю.
* * *
Это был длинный и непростой разговор…
Сопровождающий назвал Корректор гигантским компьютером, электронным мозгом. Он нарочно употребил названия, которые были понятны и знакомы Даниле.
– Корректор оставили на Земле некие существа, которые зародили жизнь на нашей планете, засеяли ее семенами, собранными на самых разных планетах Вселенной, где существуют те или иные формы жизни, – говорил Сопровождающий. – Конечно, ты не должен воспринимать слова о семенах буквально. Творцы оставили на Земле некую сложную субстанцию, в которой были слиты воедино все формы жизни. Под действием времени и местных условий эти формы жизни должны были отъединиться друг от друга и развиваться самостоятельно. А Корректор всего лишь исправлял отношения людей и окружающего пространства, стараясь, чтобы человек мог сохранить на планете свою роль – не просто части природы, но и властелина ее. Венца творения!
Сопровождающий достал из кармана длинную веревку и разложил ее на земле, сделав на ней несколько широких петель.
И заговорил вновь:
– Представь, что веревка – это линия нормального развития отношений человека и природы. Однако оно вдруг начинает осложняться.
Он показал слабый узел одной петли:
– Однако ты видишь, что начало и конец петли находятся в одном месте. Это значит, что отношения могут еще вернуться в нормальное состояние. Но ведь может случиться нечто иное!
Сопровождающий крепко затянул петлю:
– Видишь этот узел? Его не распутать, если не приложить усилий!
Он быстро завязал все узлы на веревке:
– Теперь мы видим что-то неровное, узловатое, непригодное к использованию. Отношения человека и природы непоправимо нарушены. И распутывать все эти узлы нужно так долго, что человечество успеет вымереть за это время.
