Эти слова Никита знал. По-нанайски это значит – здравствуй, русский богатырь.
– Бачигоапу, – ответил он с трудом, потому что в горле першило.
– Ветер сильный, да? – спросил старик. – Слезу вышибает?
Никита торопливо вытер глаза.
Не было никакого ветра. При чем тут вообще ветер…
– Беда, какой ветрило! – подхватил другой старик, на которого Никита в первую минуту не обратил внимания. А теперь взглянул на него – и ахнул, потому что это был тот самый дедка-суседка, пахнущий свежим сеном, который минувшей ночью наведывался в Никитину кухню, а потом прогонял ужасного гостя… этот гость чуть дом по камешку не разнес!
И тотчас Никита вспомнил мягкую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена…
– Чудится мне, что ли? – пробормотал Никита.
– Прежде больше чудилось, – отозвался дедка. – Народ был православный, вот сатана-то и сомущал!
– Сатана?!
– Ну, сила нечистая. Мы-то вон кто? Нечисть, нежить – одно слово!
– Вы?! – невежливо ткнул пальцем Никита.
– Агаюшки, ага, – закивал тот. – Забыл? Я ж тебе говорил: мол, нечистик я. И он такой же, дзё комо. Слышь-ко, дзё комо, – обратился он к узкоглазому старичку, – наш-то мэрген ничегошеньки не понимает, а?
– Не понимает, однако, – согласился тот уныло.
– Неужто мы с тобой промашку дали? – всплеснул руками дедка.
– Дали, однако, – вздохнул второй старик.
– О чем вы тут говорите? – не выдержал Никита. – Где моя мама? Как я сюда попал? Что это за место?
– Деревенька, вишь ты, стояла здесь в старину. – Дедка повел вокруг рукой. – Деревеньку Завитинкой называли, а речку – Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь шагом перешагнешь – иссохла. С тоски, может? Жили, да… Скотина велась. Лошадушки… Ах, какие были лошадушки! – чуть ли не простонал он. – Мужики зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то сколько лавливали! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родных домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики кто к детям уехал, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не покличет: «Дедушка домовой, выходи домой!» Брожу я ночами по улочкам опустелым, филинов да нетопырей пугаю кликом-плачем… – И дед залился мелкими слезами, утираясь рукавом заношенной рубахи.
Никита смотрел на него, вытаращив глаза.
Домовой?! Так вот в каком смысле он называл себя нечистью!
Ну да, всякие там черти, домовые, лешие, водяные, банники и впрямь называются нечистой силой.
Да нет, этого просто не может быть…
Или может?
Наверное, может. Каким-то ведь образом Никита здесь оказался! Не пешком пришел, не на самолете прилетел. Его определенно перенес дедка.
Дедка-домовой.
Но зачем?!
– Зачем вы меня сюда притащили?! – воскликнул он отчаянно.
Заговорил другой старичок, который назывался дзё комо:
– Давным-давно тут недалеко стойбище
[14] стояло издавна. Тайга большая, всем места хватает. Дедушка тигр живет, медведь живет – он как человек все равно, – косуля живет, лесные люди тоже. Лоча – русские пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было… Русские на счастье лапу медвежью прибивали, хэдени
[15] – подкову. Все было по-соседски. Ой-ой-ой, давно это было. Дзё комо в каждой юрте жил, в среднем столбе.
– Дзё комо тоже домовой? – перебил Никита.
– Ежели по-нашему, по-русски, – конечно домовой, – кивнул дедка-суседка. – Мы же одним делом с дзё комо занимаемся – жилье человеческое оберегаем.
«Товарищи по работе, – сообразил Никита. – И еще есть такое слово – коллеги… Домовой и дзё комо – коллеги!»
Он непременно засмеялся бы, да вот беда – смеялку заело туго-натуго.
И ничего удивительного!
– Дзё комо – душа дома, душа счастья, – продолжал «коллега» домового. – Комо большой – значит, хозяин его богатый, комо маленький – хозяин бедный.
Никита смерил старичка взглядом.
Дзё комо кивнул:
– Да, мой хозяин не шибко себе богатый был. Однако ничего, хорошо жили. Ой-ой-ой, давно это было! – Голос его задрожал. – Даже тени тех, кто жил здесь когда-то, исчезли. Столбы у вешал для неводов покосились, сгнили… Молодые ушли! Заветы предков забыли! Даже от наследственных шаманских даров отказываются! В каменных стойбищах, как и русские, живут. Тайга им чужая. Раньше как было? Человек в тайге живет – человек тайгу бережет. Теперь человек в тайге не живет – из тайги только забирает. Злой человек стал. Все равно как росомаха! Норовит даже дерево Омиа-мони погубить!
Никита хотел возмущенно заявить, что все эти истории, конечно, очень интересны, но на его вопросы – как и зачем он сюда попал и где мама – никто и не думает отвечать. Однако не успел ни возмутиться, ни заявить.
Домовой и дзё комо вдруг насторожились, испуганно огляделись. Потом вскочили, поддерживая друг друга.
Дзё комо торопливо проговорил:
– Я камлал, в большой бубен бил, у костра плясал, как шаман все равно. Духи сказали: в каменном стойбище русский саман-гэен
[16] живет. Он поможет сохранить Омиа-мони от той росомахи, которая к священному дереву нечистые руки тянет…
– Дзё комо, батюшка ты мой! – перебил его домовой голосом, похожим на всполошенный птичий крик. – Идет! Уже близко!
– Бежим! – испуганно закричал дзё комо. – Скорей-скорей!
Старички опрометью кинулись к избушке, однако, к изумлению Никиты, сделав каких-то два шага, бестолково затоптались на месте.
Видно было, что они напрягают все силы, чтобы убежать, но не могут. Лужайка под их ногами была словно намагничена!
– Вот вы где! – раздался громовой голос. – Вот вы где, гнилые рыбьи потроха!
Старички аж к земле приклонились от этого крика, а Никита резко обернулся… видно, слишком резко, потому что аж вокруг своей оси повернулся. И еще раз, и еще! Как начал крутиться – так никак не остановится.
Все летело вокруг бесконечным хороводом: лес, избушка, заброшенная деревня, река, снова лес, избушка – и снова, снова то же самое… Аж в голове помутилось и тошнота подкатила к горлу!
Внезапно Никита остановился, зашатался, потом его повело в сторону – и он повалился на холодную пожухлую траву, хватая ртом воздух и с трудом пытаясь отдышаться.
Ну да, в космонавты его точно никогда не возьмут. С таким вестибулярным аппаратом Никита даже на карусели не катался – тошнило на первом же круге. А тут будто в центрифугу его сунули!
