А может быть, образ того сильного и доброго человека, бесстрашного охотника, который пришел к Никите в избушку, тоже был не более чем внушением? Глюком?
Какой же это кошмар… Чудище из болота – реальное существо, и путешествие в Буни было реальным, и сказочный кедр Омиа-мони, и то, что Никита сейчас стоит каменный, – реально. А доброе лицо Вальтера было наваждением…
Теперь, потное, красное, облепленное белесой паутиной, оно напоминало звериную морду.
Злобную морду!
Вся его доброта – наваждение, притворство, глюк, за которым кроется только зло.
Теперь стало совершенно ясно: там, на завале, Вальтер принял вид шамана нарочно, пытаясь напугать Никиту, чтобы он сорвался в ловушку из бревен и сучьев. Вальтер опасался, что домовой и дзё комо снова собьют его с пути, каким-то образом воздействуя через Никиту, и решил бросить его и отправиться в Омиа-мони в одиночестве. У него и мысли не было, что он не сможет увидеть Дерево Душ! Он хотел отломить ветку, а потом вернуться за Никитой. Или не вернуться, что больше похоже на правду… Он же сам сказал, что надеялся обрести огромное могущество, заполучив ветку Омиа-мони. Никите, конечно, предстояло умереть в этом завале. А жизнь полковника Зеленина, потерявшего единственного сына, стала бы кошмаром…
А ведь она и будет кошмаром, вдруг осознал Никита. Отец останется один… Ведь Никите никогда не выбраться из этого камня! Дегдэ и не подумает его спасать. Он оставил Никиту в избушке как приманку для Вальтера! Чтобы привести Вальтера к Омиа-мони и здесь погубить.
Но… почему же не губит сейчас?! Что же он медлит?! Ведь Омиа-мони уже почти на высоту человеческого роста обложен сушняком! Белые паутинки порхают, липнут к веткам кедра, и они постепенно усыхают, словно смерть касается их своей рукой.
Конечно смерть. Ведь мугдэкен – дерево мертвых. Неужели смерть одолеет жизнь?!
Почему Дегдэ не спасает Омиа-мони? Боится? Чего же может испугаться такой могущественный шаман?
Но в следующий миг Никита понял, что Дегдэ было чего испугаться! Понял потому, что снова увидел лицо Вальтера. Вернее, то, что от него осталось.
Страшная звериная морда исчезла. Но то, что теперь было у Вальтера вместо головы… Если бы Дегдэ не превратил Никиту в камень, тот упал бы без сознания от страха или кинулся бы прочь как сумасшедший, а может быть, и в самом деле сойдя с ума. Потому что у Вальтера вместо головы теперь был комок седой паутины, шевелящийся как живой. Такой же паутиной были покрыты его руки и шея. Наверное, и все тело Вальтера проросло ею, потому что оно нелепо гнулось и изгибалось при каждом движении, словно было лишено костей.
Но страшнее всего было то, что сквозь паутину смотрели глаза Вальтера – две оранжевые, полные ненависти точки. Рта не было, от голоса остался только шипящий шепот, исходящий из головы… однако Никита странным образом слышал и понимал каждое слово!
– Хватит, – шептал Вальтер. – Если я его не вижу, так пусть его никто не увидит. Больше никто! Никогда!
Мягкими белесыми лапами, в которые превратились его руки – ладони напоминали теперь какие-то безобразные волосатые варежки! – он начал шарить по карманам. Вытащил зажигалку, поглядел на нее, словно любуясь, злорадно захохотал – и нажал на кремень… еще раз… колесико щелкало, проворачивалось, однако ни одной искры так и не вылетело.
Вальтер был не в силах поджечь Дерево Душ!
Если бы Никита мог, он бы с облегчением перевел дух.
Если бы Никита мог, он бы заплакал от счастья!
Хотя хорошо, что не заплакал, потому что вытереть слезы ему было бы нечем.
Да и рано он радовался…
Вальтер в ярости отшвырнул зажигалку, метнулся взад-вперед, вцепившись своими волосатыми «варежками» в голову, которая мягко прогибалась при каждом прикосновении, – и вдруг замер.
Взгляд его оранжевых глаз обратился к Никите.
Среди путаницы паутины в середине его головы приоткрылась узкая щель – и из нее вырвался ехидный, хриплый, шипящий, словно бы тоже волосатый смешок…
Если бы Никита мог, он бы окаменел от ужаса – хотя куда уж больше каменеть-то! – потому что понял, о чем сейчас подумал Вальтер.
И Никита вспомнил: он из глубины завала кричал, что у него в кармане остались спички, поэтому можно развести костер…
Спички в кармане!
Вальтер медленными шагами, клонясь из стороны в сторону и делая нелепые, мягкие движения своими бесплотными руками, чтобы удержать равновесие, направился к Никите.
«Нет, нет, нет!» – кричал Никита что было сил – но не слышал ни звука. И никто не мог его услышать, потому что камень безмолвен.
– Оч-ч-чень х-х-хорош-ш-шо, – шипел, шелестел Вальтер. – Прос-с-сто отлич-ч-чно!
Волосатые «варежки» не без усилий нашарили коробок и вытащили его из кармана джинсов.
Оранжевые глаза встретились с глазами Никиты – и снова из щели рта вырвался смешок:
– Так ты, оказывается, жив, камень? Ты можешь видеть? Ну что ж, полюбуйся на дегдэ! – Он громко захохотал: – Полюбуйся на дуэнтэ дегдэ – лесной пожар!
Вальтер чиркнул спичкой – и… и в тот же миг вспыхнул, вспыхнул весь, с ног до головы! Коротко, бурно рванул загоревшийся коробок в его руке, и клочок черно-сине-красного пламени – все, что осталось от Вальтера! – упал наземь… упал на паутину, которой было затянуто все вокруг Омиа-мони… и огонь побежал, побежал, побежал к Дереву Душ, заключая поляну в пылающее кольцо.
– Нет! – закричал Никита, закричало все существо его: – Нет!
Надо погасить огонь. Надо спасти Омиа-мони!
Он рвался, пытаясь вырваться на волю, но не мог. Рвался что было сил, но не мог! Однако его стремление было таким неодолимым, что заставило камень задрожать, закачаться.
И этой дрожи отозвалось легкое гудение бубна, спрятанного в кармане куртки.
– Таонг-танг! – услышал Никита – и не поверил себе. – Таонг-танг!
Сначала тихо. Потом громче и громче:
– Таонг-танг! Кодиар-кодиар! Динг-динг! Дэву!
Колдовские шаманские звуки!
Каменные узы распались.
Никита даже не сразу понял, что произошло, упал… но тотчас сообразил, что свободен, – и кинулся к огню, который был уже совсем близко от Омиа-мони.
Стянул куртку и принялся бить ею по жадному пламени. На траве остались черные пятна ожогов.
Шапка свалилась, куртка плавилась в руках – в ней было слишком много синтетики! Никита отшвырнул ее, стащил толстовку от спортивного костюма и снова начал хлестать по огню. Он бил его руками, топтал, готов был давить его всем телом. Раздирал горло в кашле, задыхался, но не останавливался.
И огонь погас!
Не веря глазам, Никита огляделся – и рухнул на траву, переводя дыхание.
