– Какой ты невоспитанный, – с грустью в голосе посетовала Соня. Но через мгновение она улыбнулась: – Я не привыкла долго грустить, ведь жизнь прекрасна! Не хочешь называть своего имени – не называй.
– Алик где? – Я уже начинал терять терпение. Так и хотелось врезать ей по ее светлому личику или хотя бы содрать с нее средневековый чепец.
– Это такой темненький парень с крупным носом и карими глазами? – поинтересовалась она, накручивая на пальчик выбившийся из-под чепца локон.
– Да!! – закричал я. – Да, да, да! Куда он делся, гадкая ты девчонка? Кто ты такая? Где Алик?!
Соня мгновенно изменилась в лице. Уголки губ поползли вниз. Она разрыдалась.
Мне стало стыдно, – если я взвинчен до предела, это не значит, что можно выражаться (да и думать тоже), как матрос, и орать на незнакомых девочек.
«Боже мой! – изумился я. – Какой это все-таки дурдом! Сплошная бредятина вокруг меня… Как бы я хотел сейчас проснуться в холодном поту, увидеть за окном рассвет и знать, что это – всего лишь страшный сон!»
– Извини, – попросил прощения я. – Сам не знаю, что на меня нашло.
Соня сразу же перестала плакать, вытерла слезы и мило улыбнулась.
– Ничего страшного! Со всеми бывает!
– Да… А Алик где? – эту фразу я уже начинал ненавидеть.
– До того момента, как ты подошел ко мне, ты стоял на нем, – сказала Соня, расправляя подол платья.
– Что за чушь? – поморщился я.
– Как знаешь, – пожала плечами Соня. – Не веришь – сам посмотри. Убедись. Я никогда не вру. Потому что врать нехорошо. Нам в воскресной школе говорили, что тем, кто врет, Бог…
– Подожди. – У меня закружилась голова. – Ты… серьез… да нет, этого не может быть!
– Говорю же: не веришь, сам посмотри, – обиженно произнесла Соня и указала на пол. – Вот железка лежит.
Чувствуя себя последним болваном и понимая всю ирреальность происходящего, я посмотрел на пол. У моих ног валялся ломик.
– А это как здесь оказалось? – удивился я.
– Лежало, – ответила Соня.
«Логично», – подумал я.
Взял ломик.
– Ну, и где Алик?
– Я же сказала, перед тем как подойти ко мне, ты на нем стоял.
Уже не задумываясь над смыслом всего этого, я вернулся на прежнее место и осведомился:
– Ну?
– А теперь ищи его.
– Где?
– Там, где стоишь.
На мгновение я замер.
«Она издевается или говорит серьезно?» – терзал меня вопрос.
– Соня… Но я же стою на полу.
– Правильно. Вот там Алик твой и находится, – сообщила Соня и принялась дальше играть со своими локонами.
Себя я дураком не считаю, поэтому догадался сразу, что следует делать с ломом.
Сдвинул в сторону домотканый коврик и постучал по дощатому полу. Стук получился не «пустым», как бывает, когда постучишь по обычному полу, а глухим. Меня одолевали нехорошие предчувствия, но прекращать дело я не стал, а, аккуратно постучав по полу, принялся теперь уже со всей силой и с каким-то азартом орудовать ломиком. Доски трещали, гвозди противно скрипели, пол под ногами содрогался. Чтобы не провалиться самому, я расставил ноги как можно шире и еще раз стукнул ломом по полу. Наконец доски не выдержали напора и треснули. Разгоряченный после физической работы, я бросил лом и отошел от разгромленного пола. Ломом работал я нечасто, и поэтому руки дрожали, как сумасшедшие.
– Какой ты сильный! – восхитилась Соня, хлопая в ладоши. – Я бы эту железяку даже не подняла! Но зато я умею вышивать золотом по бархату, а это по силам не любому мальчишке!
Я окинул Соню скептическим взглядом: «А мальчишкам оно надо – пытаться вышивать золотом по бархату?»
Заметив мой неинтерес к теме, девушка воскликнула:
– Ты все делаешь правильно! Действуй дальше! Скоро ты увидишься со своим другом!
Нехорошие предчувствия усилились. Я опустился на четвереньки. И тут Соня сказала:
– А к музыке как ты относишься? Например, «Лунная соната» Людвига ван Бетховена тебе по душе?
Меня как прострелило.
– Что? – переспросил я.
– Бетховен тебе нравится? Я бы могла специально для тебя сыграть на фортепиано. Мой учитель говорит, что я очень способная. Почему ты на меня так странно смотришь? Я не вру. Он правда так говорит, очень хвалит меня.
– Я… я… тебе верю.
– Серьезно?
– Серьезно.
– Замечательно!
Меня затрясло – я понял, что это Соня играла «Лунную сонату» на первом этаже. Это она. Она. Точно она.
– Ну, чего же ты медлишь? Твой друг уже скучает без тебя.
Все еще трясущимися руками я взялся за обломок доски. Отбросил его в сторону. Что было в открывшемся пространстве – я еще не увидел, потому что свет был очень тусклым, да и я, нависая над полом, набрасывал на него тень…
Я оттащил второй кусок доски, побольше, чем первый. И увидел… ботинок-гриндер. Знакомый ботинок. Ботинок Алика.
В глазах потемнело. Ничего не соображая, с невидящим взглядом я стал, как остервенелый, хвататься за доски и разбрасывать их по коридору. За мной наблюдала Соня, накручивая на палец свои локоны. Кажется, в это время она упоенно рассказывала какие-то стихи.
Остановился я, только когда разломанных досок больше не осталось.
Это был Алик.
Со скрещенными на груди руками, оплетенный паутиной, с оскаленным от ужаса ртом и дикими глазами, он лежал в полу и смотрел прямо на меня. Его мутные остекленевшие глаза не мигали. Он был высохшей мумией. Зрелище не из приятных.
– Ну вот вы и встретились! Я же говорила! А ты думал, что я обманываю! Приходите вниз, я сыграю вам «Лунную сонату» или «К Элизе»! Это у меня лучше всего получается!
Соня звонко рассмеялась, но в этом смехе отчетливо различались зловещие нотки.
У меня помутилось в голове, и я, откинувшись назад, потерял сознание.
Я ощутил похлопывание по щекам.
– Очнись! Очнись!
Хлопок по щеке.
– Очнись же! Господи, что с тобой случилось? Очнись!
Я почувствовал себя в своем теле и ощутил страшную головную боль. Голова буквально раскалывалась на части, создавалось впечатление, будто мозгу было тесно в голове, и он лез наружу, и из-за этого череп трещал по швам.
– А-а-а… – простонал я.
Тишина. Ликование:
– Ты очнулся! Давай же, открывай глаза!
Я повиновался. С трудом открыл глаза. И тут же их закрыл: тусклый прежде свет показался нестерпимо ярким.
