– Бросил бы ты, Станислав, водочкой баловаться, мешает тебе она жить по-человечески, – проникновенно сообщил Славику тому давно известное от разных добрых и недобрых людей.
– Жить по-человечески? А как это? И, вообще, что такое жизнь? Не пить водку, что ли? Я как-то целых три недели в рот не брал ни грамма, так со скуки чуть не сдох. Тоска такая напала, хоть топись или вешайся.
– Ты, Станислав, книгу «Как закалялась сталь» читал? А там сказано, что жизнь надо прожить, имея цель впереди.
– А у вас, Фёдорыч, была такая цель, и вы её достигли?
– У меня? Была, в общем. Была…
Иван Фёдорович устремил острый взгляд на детскую площадку, где ещё оставались малыши под присмотром мам и бабушек, и задумался. Славик искоса наблюдал за ним, не нарушая вопросами минуту молчания. Мысли Фёдоровича ушли далеко, в молодость…
Была. Конечно, была. Хотел расти в карьере, академию или высшие курсы офицерские закончить, стать офицером. Расти в чинах, в званиях… Он бы мог, если бы не этот «прокол». Прав, конечно, Станислав, от женщин неприятностей много. Вот и с ним тоже произошло из-за женщины. Когда ещё служил. Познакомился в городском парке – беленькая, губки, грудки, попка, всё на месте. В кафе сводил. Пригласила она к подруге на день рождения. Купил подарок – брошку. Букет цветов…
Компания большая – девки, парни. Ну выпили, конечно… Один анекдотами развлекал. С картинками и с намёками. Про генсека – как раз тогда им Никита Сергеевич был. Хохотал до слёз. Когда провожал подружку, ещё раз рассказал. Опять смеялись. Это в пятницу было. В субботу гуляли в парке – опять вспомнил, рассказал…
В понедельник вызвали к начальнику. Такое по делу бывало не раз. Пришёл, доложил по форме. Начальник щурится, с ног до головы осматривает. «Садись, – говорит, – Иван». Сел, фуражку снял. Начальник рассказывает тот анекдот, какой запомнился. Я залыбился – хохотать-то не удобно. «Смешно?» – спрашивает начальник. «Смешно», – говорю. «А что ж ты мне его в пятницу не рассказал?», говорит. – «Другие рассказали»… Тут я всё понял. Настучал кто-то про ту компанию, а я сразу не донёс – фамилии тех, кто рассказывал и кто слушал, не записал… Значит, мне хана!
Сразу не выгнали, беседовали. Посоветовали в жёны взять девушку с хорошей биографией. Потом приказ: уволить. И подписка о неразглашении. Вот была цель – и нет её. А Славик смотрит. Ждёт, что ему всё подробно объясню… Нет уж, это только моё!
– Я понял, Фёдорыч, биография твоя секретная, значит, и цель… тоже. А мне какую цель выбрать? Может быть, катиться камушком под горку, да и всё?
– Как это «камушком»?. – подошёл тихо Валерий, молодой ещё сравнительно мужик, недавно появившийся во дворе.
О нём Фёдорыч осторожно разведал, навёл справки. Оказалось, бывший муж женщины из соседнего подъезда, Жанны. Она тоже недавно переехала на жительство к новому своему мужу, мужчине уважаемому, взрослому, похоронившему жену года два тому назад. В квартиру трёхкомнатную… А сам Валера – актёр городского театра, только бывший: вывели из состава за пьянки, прогулы, и тому подобное. Бомжует, но живёт в своей однокомнатной квартире на грани выселения из-за неуплаты с отключённым электричеством и горячей водой. Но поговорить – его стихия. За это Иван Фёдорович его и уважает.
– А цель у каждого человека одна, в общих чертах – созидать, создавать, значит. Займись хотя бы ремонтом своей квартиры, с перепланировкой, перекраской, заменой сантехники… Я у тебя был, видел пещерное твоё жильё.
– Тоже мне, цель! Ну, отремонтирую, перепланирую… А потом?
– Ты сделай это, тогда и другие цели появятся.
– Ну, ты философ, Валерий… У самого-то как с этой целью? Ремонт не начал?
– Нет, не начал ремонт. У меня цель одна: вернуться к любимой работе, в театр.
– Так за чем дело стало?
– С пьянкой завязать никак не могу. Прошу Жанку дать денег взаймы на лечение. Не даёт, боится, что прогуляю.
– А ведь так и будет!
– И я боюсь. Она мне денег никаких в руки не даёт, натурой помогает – картошки, капусты, лука на борщ даёт.
– А мужик её как, терпит тебя?
– Он по командировкам часто, и вообще терпит, сын у меня с Жанкой общий.
– Слушаю я вас, ребята, и оказывается, все дела-то в пьянстве. Слабоваты вы морально, неустойчивы. Это всё перестройка с демократией вас расслабила. В моё время из вас бы люди добрые получились, а вы так, труха…
Иван Фёдорович даже развернулся в сторону Славика и Валерия. Ему так захотелось рассказать этому Валере и Славику, как было хорошо и ясно жить при твёрдой власти, под контролем его обожаемой конторы. Он уже набрал воздуху, чтобы начать, как Валера предупреждающе поднял руку.
– Вы, Иван Фёдорович, не совсем правы насчёт демократии. Ею пользоваться наш люд не умеет. Какие постановки в театрах идут! О таком и не мечталось. Свобода творчества – это и жизнь и счастье! Свобода выражения… Сильнейшие ощущения – основа жизни. Я только вот выпал из этой жизни… Но вернусь! Обязательно вернусь!
Иван Фёдорович смотрел на Валеру во все глаза, и мысли его принимали какое-то новое направление. Может же человек так верить в то неосязаемое, что зовётся свободою.
Славик тоже примолк, усиленно помаргивая глазами, уставившимися на тот камешек, какой случайно оказался здесь, на дворе и ставший аллегорией его судьбы. Камешек лежал неподвижно, потому что не было горки, по какой он мог бы катиться. Другое дело, зацепит его какая-нибудь баба, проходящая по своим делам, и отлетит он чёрт-те куда. Может быть, надо на самом деле заняться ремонтом квартиры, бросить пить, и посмотреть, что из этого выйдет?
Стало заметно темнеть под деревьями, затенившими двор. Славик глянул на часы и встал.
– Вы как хотите, а я пошёл. Там уже танцуют вовсю.
Поднялся и Валерий: он увидел, что зажглось окно в квартире на втором этаже, квартире его бывшей, которую он по-прежнему считал своей.
– До свидания! Вам, Иван Фёдорович, всего доброго! – и сделал рукой под несуществующий козырёк несуществующей фуражки в знак уважения к бывшему служивому.
Иван Фёдорович сидел на своей скамейке один ещё долго. Разговор с двумя разными, и на его взгляд интересными людьми, его малость взволновал. Мысли вернулись к вечной теме, какую затронул Славик и продолжил Валерий. Зачем она, жизнь, и что такое счастье? Пропадала уверенность в том, что он шёл правильной дорогой, и что только «прокол» нарушил намеченный путь в жизни. Стал бы он счастливым в чине, например, капитана или даже полковника? Всё равно теперь сидел бы на скамье под деревом в этом или другом дворе, та же жена ждала его на ужин, и то же морщинистое худое лицо глядело бы на него из зеркала при бритье. И что он мог бы вспомнить, если бы не этот «прокол», и то ощущение счастья с беленькой красивой девочкой, хохота до колик в животе, и ощущения ужаса, когда понял свою оплошность?
Протоколы, допросы, совещания, указания начальства… Что-то заныло с левой стороны груди, прямо под ленточками юбилейных медалей. Иван Фёдорович потрогал это место ладонью, помял даже дряблый мускул, когда-то накаченный отжиманиями на брусьях и от пола под бдительным оком взводного в училище… Полегчало.
