«Лешка, Лешка…»
– …Да не Лешка я! Вот заладил, батя: Лешка да Лешка… – парень поддерживал Василия Яковлевича, обхватив правой рукой, а левой держал его сумку.
Подламывающиеся, словно ватные, ноги не держали Василия Яковлевича. Он с трудом выпрямил шею, поднял глаза на парня, смуглого, с крутым завитком смоляных волос, выбивающимися из-под спортивной шапочки. Тёмные выпуклые глаза парня под сросшимися бровями глядели весело и чуть насмешливо. Нет, это был не Лешка…
– Опоздаешь ты из-за меня на работу, – Василий Яковлевич почувствовал облегчение, огляделся: до своей остановки он не доехал совсем немного. – Я тут как-нибудь сам дойду, а ты давай, не опаздывай.
– Работа не волк, – парень усмехнулся. – Ты, папаша, не волнуйся, с работой улажу. Держи сумку свою. Вот и автобус подходит. Садись, я помогу…
– Не, не! Я пешком, тут рядом…
– Ну, батя, будь! Ещё сто лет живи! – парень блеснул зубами под тонкой полоской усов.
– Так не Лешка ты? – словно ещё на что-то надеясь, крикнул Василий Яковлевич ему вслед.
– Зови Лёшкой, если нравится… – и парень исчез за захлопнувшейся дверью автобуса.
Встреча
В последние дни апреля в почтовом ящике вместе с газетами Григорий Рындин обнаружил письмо. Без очков с трудом определил по обратному адресу, что оно с Украины.
Сам родом со средней полосы России, Григорий жил в этом уральском городе более сорока лет, с тех самых пор, как привезли его сюда тяжелораненого в ногу на излечение в госпиталь.
Здесь он остался работать, женился, вырастил детей.
Письмо было коротким. На стандартном листе бумаги слепыми буквами под копирку было напечатано приглашение на встречу ветеранов дивизии. Григорий Васильевич перечитал несколько раз: «Краснознамённая… орденов…». Номер дивизии ему ничего не говорил, а место встречи, указанное в письме звучало знакомо. И вспомнилось…
…Из окопчика, наспех отрытого на пологом скате высоты, какую надо было отбить у немцев, Григорий, не поднимая головы – немецкий пулемётчик сразу же давал очередь – переговаривался со своим другом, Степаном Васильевым, лежащим в соседнем окопчике. Ждали команду к атаке.
– Вот, гады, как пристрелялись! – басил Степан. – Ну, подождите, доберусь до вас!..
Потом была атака. Пулемёт, не дававший поднять головы, почему-то смолк, и от тишины звенело в ушах, несмотря на глухой топот ног бегущих. Потом неровная линия бугорков на склоне высоты ожила вспышками выстрелов, визжа, налетали и рвались мины.
Григорий видел впереди равномерно раскачивающуюся спину Степана, словно заслонявшую его от несущейся рядом смерти. «Всё будет хорошо… – мелькало в мыслях Григория, – сейчас Степан добежит до немецкой траншеи, прыгнет в неё. А тут и я… «Бесшумно выросший прямо перед ним фонтан из крошева земли и дыма опрокинул навзничь…
– Собирайся, Гоша, и езжай, – сказала жена сразу, как прочитала приглашение. – Может, встретишься с кем из знакомых… Может, и со Степаном…
И Рындин поехал на встречу. Григория Васильевича волновало предстоящее. Вспоминались, как в тумане, картины недолгой армейской жизни, товарищи. Даже себя он вспомнил таким, каким увидел в зеркале парикмахера в запасном полку – остриженного под нулёвку, с торчащими по сторонам пилотки ушами. И, конечно, вспомнил Степана Васильева, крепкого широкоплечего парня-шахтёра, с которым свёл Григория одинаковый рост – в строю плечом к плечу, на нарах рядом, котелок один на двоих. При формировании попали они, Григорий и Степан, в один взвод, и стали друзьями…
На перроне небольшой станции Григория Васильевича встретил молодой парень.
– Вы последний из приглашённых, – сказал он Григорию Васильевичу, крутя баранку «Нивы». – Сегодня у вас встреча в школах райцентра, завтра с утра едете на открытие памятника.
«Нива» быстро катилась по прямой и ровной дороге мимо полей, и ничего знакомого Рындин не встречал. Ему было как-то неудобно расспрашивать серьёзного молодого парня, но тот вдруг показал на группу строений слева от дороги:
– Вон туда завтра поедете…
Дорога шла под уклон, сверкнуло на солнце зеркало пруда и открылась панорама посёлка: зелень садов, десяток пятиэтажек в центре, вышка ретранслятора, водонапорная башня. И только когда машина проскочила по мостку через узкий ручей, вспомнилось Григорию Васильевичу, что где-то здесь, на сбегающем к воде склоне, копал он себе окопчик, а рядом сопел и по-шахтёрски ругался вполголоса, зарываясь, Степан.
Моложавый мужчина с сединой в плотной шапке тёмных волос объявлял порядок проведения встречи, а Григорий Васильевич оглядывал собравшихся в зале. Мужчины, пожилые и вовсе старые в парадных пиджаках, с орденами и медалями. Один – в полковничьих погонах, в завесе наград и памятных знаков. Две женщины. В голубом костюме, крашенная под блондинку, как потом сказали, разведчица. Другая, одетая поскромнее, с тремя медалями на кофте – связистка. Фамилии были Григорию незнакомы.
Настроение у Григория Васильевича упало. Он, конечно, понимал, что среди пяти десятков бывших бойцов дивизии встретить солдата с одной роты почти невозможно. Да и сколько раз пополнялась за войну дивизия, скольких она оставила в земле-матушке на своём пути к Победе! И Григорий Васильевич усталый и почти безразличный ко всему только подчинялся ходу встречи.
Когда Рындин поднялся на второй этаж в свой гостиничный номер, там уже был второй жилец, осанистый мужчина с пористым, налитым краснотой лицом – его Григорий Васильевич видел на приёме. Мужчина достал из портфеля бутылку вина и поставил на стол.
– Чего, парень, загрустил? Давай за мир во всём мире. И наших помянём.
Григорий Васильевич, поблагодарив, отказался, на что сосед не обиделся. Он налил себе полный стакан, выпил и, позвякивая медалями, ушёл. «Пойду, поужинаю» – сказал он, уходя.
Рындин долго не мог уснуть. Пришёл сосед, лёг и вскоре стал похрапывать, а Григорий Васильевич всё смотрел в темноту.
К памятнику ветеранов везли в двух автобусах, по полевой, в рытвинах, дороге. Сосед по номеру сел рядом с Григорием Васильевичем. Познакомились. Оказалось, что после фронта работал тот в шахте проходчиком. Григорий Васильевич вспомнил про Степана, давило сердце, стучало в висках. Он думал, что зря затеял эту поездку, что уж больше сюда его не заманишь.
– Вылезай, орлы! – весело скомандовал бойкий мужчина в форме водника. Никаким орлом Рындин себя не чувствовал, но, подчиняясь команде, стал в группу, которую собирал фотограф. Сфотографировались. Потом пошли к памятнику.
Памятник, изготовленный местными силами, был невысоким и сверху заканчивался пирамидкой. На плоской вертикальной стенке были укреплена рамка с портретами.
За оградой теснились немногочисленные зрители – пожилые женщины и дети – время было горячее, весеннее.
Выступил приехавший директор совхоза, потом гости, ветераны дивизии. Григорий Васильевич стоял, безучастно слушая взволнованные и потому бессвязные речи выступающих. Из задумчивости его вывела произнесённая фамилия – Васильев?
