– Я домой забежал … – говорил, всхлипывая, Сашка, – а там ничего уже не осталось, всё растащили. У Анички ничего нет переодеться… Она к вам послала… Сказала, может, у тёти Сони что найдётся…
Мать ещё раздумывала над словами Сашки, а Гавря сказал сразу:
– Костюм Мишкин отдай ему, мама. Старый тот. синий. Мне он велик, а Мишка после войны купит себе…
– После войны… Войне конца не видно… А ты, парень, умойся и раздевайся, твои тряпки спалим.
И она ушла в комнату.
Закрывая дверь за Сашкой, Гавря посмотрел на разгоравшуюся зарю. Его вдруг охватила радость от того, что совсем рядом прошла от него смерть. Война кончится, и он будет жить ещё долго.
Зайдя в кухню, он нашарил под топчаном свои ботинки и обулся. Надо будет сделать побольше хо́док к стогам за сеном, на которое и кроме него хватало охотников.
«Мама!»
В купе плацкартного вагона через час-полтора после отхода все определились. Спал на верхней полке студент-первокурсник, едущий к родителям после трудового семестра. Другой паренёк, тоже студент, читал толстый журнал, вытянув ноги поперёк прохода. Молодая девушка, худенькая, большеглазая, забравшись с ногами на нижнюю полку, увлечённо разговаривала с мужчиной в тренировочном костюме. На другой полке лежала женщина, повернувшись лицом к стене.
На боковом сидении женщина, подперев голову руками, смотрела через окно на бегущую на фоне светлого неба тёмную полосу лесопосадки. Отвернув голову от окна, женщина спросила:
– Сколько минут стоим в Мановке?
– Две минуты, – не отрывая взгляд от журнала, буркнул студент.
Женщина оглядела купе, вздохнула и, откинувшись к перегородке, опустила руки на колени. Была она на вид лет сорока пяти, плотная фигурой, с круглым лицом, на котором наметился второй подбородок. Тёмные, чуть навыкате, глаза глядели удивлённо, тёмные и короткие волосы круто вились.
Прошла проводница, ловко лавируя в узком проходе среди свесившихся матрасов и торчащих ног.
Мужчина в тренировочном костюме, извинившись, перешагнул через ноги читающего студента и ушёл курить. Женщина, лежавшая на нижней полке, повернулась на другой бок.
– Говорят, говорят обо всём… – сказала она вполголоса.
– Ну и ничего плохого. Мне вот тоже поговорить охота, – откликнулась женщина с бокового сидения. – Еду в Мановку, не была там ни разу, и как встретят меня, не знаю.
– К родне, что ли? – равнодушно спросила женщина с нижней полки.
– Один человек меня должен встретить. Я его в лицо не знаю, и он меня только на фото и видел.
– Заочник, значит? – с усмешкой спросила лежащая, а молодая девушка, с удивлением оглядев женщину у окна, засмеялась тоненьким голоском.
Женщина у окна не обиделась, улыбнулась и махнула полной короткопалой рукой… – Какой там заочник! Если рассказать – не поверите. Как в кино…
– Как в кино? Это здорово! – мужчина в тренировочном костюме сел рядом с девушкой.
– Как в кино и есть, – подтвердила женщина в крутых кудряшках. – В общем, должен встретить меня отец… моей дочери…
– Твоей? – не дав договорить, удивилась лежащая женщина, – И в лицо его не знаете?
Мужчина в тренировочном костюме захохотал.
– Смешно, конечно, – улыбнулась женщина у окна. – Девочка, его дочь, жила у меня почти год, дочкой мне стала.
– Приёмная она вам, что ли? – недоуменно спросил мужчина.
– Не знаю, какая, но так получилось. В бараке я с её матерью жила. У этой Райки, кроме Люды – так девочку звали – ещё двое малых, а мужа нет. К Райке кавалеры каждый день, пьянки-гулянки. А Люда у меня, вместе с моей дочкой. Они одногодки. Райку выгнали из совхоза, уехала с малыми, а Люда у меня осталась…
– Ну а отец этой девочки откуда взялся, его вроде не было?
– Я его разыскала. Стал присылать деньги. Он таксистом работает. Письма стал писать, дочку к себе звал. Вот к нему Люда и переехала в прошлом году.
– Ну и правильно, – подала голос женщина с нижней полки, – Правильно, что к отцу уехала. Пусть он её и растит, а не чужие люди.
– Да какие же мы чужие! Я её с десяти лет знаю, девочка такая добрая, милая. И Вася, муж мой, к ней, как к родной.
– Нет, я бы с чужим ребёнком не смог жить, как с родным. – Мужчина в спортивном костюме покрутил головой, словно отгоняя видение такой ситуации. – Своего ребёнка я и приласкаю, и отлуплю, если надо. А тут… Нет, не смог бы.
– Я вот еду и боюсь, как она меня встретит. Когда жили вместе, она нет-нет да и обмолвится, мамой меня назовёт. А мне всегда радостно от этого, праздник на душе…
– Хорошо она вас встретит, – успокоительно обронил мужчина.
– Конечно! – горячо откликнулась девушка.
– Да уж, ждите! – с сомнением протянула женщина с нижней полки. – У меня своя, родная, не всегда мамой зовёт. Ещё когда денег просит, скажет: «Мать, дай». А так всё: «принеси», «пожрать есть?»
– Вы там долго ещё будете свои проблемы обсуждать? Спать не даёте людям. – напомнил женский голос из соседнего купе.
– Спать так спать! – мужчина в спортивном костюме ловко запрыгнул на верхнюю полку. В купе стихло.
В Мановке поезд стоял две минуты, и женщина с бокового сидения заранее вынесла в тамбур чемодан с привязанной к нему туго набитой авоськой, и плетёную корзину, укрытую цветастой тряпкой. Помогал ей мужчина в тренировочном костюме. Он встал раньше всех, успел побриться и сдать постель. Парень с журналом спал на верхней полке, полка студента-первокурсника пустовала. Не спали девушка и её соседка, женщина с нижней полки. Обе смотрели в окно. Там, на платформе Мановки, они уже выделили мужчину средних лет в фуражке с эмблемой таксиста и рядом с ним девушку в длинном пальто из искусственной кожи, меховой шапочке и сапожках. Оба внимательно и даже беспокойно оглядывали выходящих из вагонов пассажиров. Вот девушка заулыбалась и, выставив вперёд руки, быстро пошла навстречу женщине с тяжеловатой фигурой. Та поспешно поставила на платформу чемодан и корзину, и тоже шагнула навстречу девушке.
Через двойное стекло вагонного окна нельзя расслышать, какое слово произнесла девушка, но оно было понятно, очень понятно по движению губ.
– Вы видели? Она назвала её «мама»! – девушка в вагоне торжествующе посмотрела на женщину с нижней полки. Та с непонятной неприязнью глянула на девушку и, поджав губы, отвернулась от окна.
«Здравствуйте!»
– Шалопутный! Ни стыда, ни совести! – скрипучим голосом заговорила Михайловна, когда Мария Ивановна поравнялась с ней, спускаясь утром со своего третьего этажа. Мария Ивановна поздоровалась с Михайловной. Та подняла ссохшееся лицо с остро поблёскивающими, несмотря на солидный возраст, глазками, растянула в улыбке бескровные губы:
