Хорунжий, наконец, оторвал свой отрешённый взгляд от морской глади и так же бесцветно и тихо сказа, обращаясь к Сашке:
– Зря, парень, ты опять остался жив! Поверь мне! Да и мне в этот раз не свезло, – зло добавил он.
– Будь что будет. Мы все сделали всё что могли, – сказал Сашка и, помолчав, спросил хорунжего, вновь углубившегося в изучение сверкавшей от солнечных бликов морской дали: – Здесь все, кто остался в живых? И что теперь, как думаете?
Шестопал ответил, не отрывая взгляд от горизонта, словно всё ещё пытаясь насмотреться на родные просторы перед неизбежным концом:
– Ты хочешь спросить, кому позволили остаться в живых? Прав был Ромка, земля ему пухом: впереди нас ничего хорошего, видимо, не ждёт. – Он замолчал, только нервно подёргивались желваки на щеках. – Послушные умрут! Остальным – как карта ляжет…
Отвернувшись, он зло сплюнул и вытер губы обмотанной бинтами кистью, сразу же ещё больше окрасившейся ярко-красными пятнами.
– Гражданские и остатки твоей сотни вроде отходили к перевалу – может, кто и уцелел. Когда меня взяли, то бой на прибрежной дороге ещё шёл, но со стороны Запрудного коша тоже канонада началась, так что сам понимаешь… Правда, там всё ещё постреливают, но похоже, дело уже закончилось, и не в нашу пользу.
Внезапно на берегу началась какая-то суета, и скоро на горизонте появились десятки точек, которые очень быстро стали расти и скоро превратились в тандемы бешено несущихся почти что над поверхностью воды катеров с плотно облепившим их десантом и, невиданное дело, танком посредине. Вскоре катера подошли к берегу и чёрный янычарский десант посыпался во вспенившуюся от сотен тел прибрежную воду. Пленники заволновались, некоторые приподнялись, пытаясь увидеть чудо-технику, с помощью которой их этой ночью переиграли и выбили, но пинки и крики янычар заставили всех вернуться на места. Особенно активных искололи джидами – копьями, которые янычары виртуозно пользовались. Но и в этот раз элита Халифата, понёсшая существенные потери при штурме, вновь никого не убили, хотя многие раненые островники явно на такое рассчитывали.
Хорунжий, наблюдавший за происходящим вместе с Сашкой, зло выругался и сказал:
– Перехитрили они нас, мать их. Зря мы в живых остались! Не зря они нас с такими потерями брали – выдумали шо то, сволочи. – Он кивнул в сторону окруживших их плотным кольцом чёрных фигур. – Это «Копья Аллаха». Я видел их нашивки, когда нас тащили сюда. Элита из элит войск Чёрного Халифата. Обычно после них остаются только пепелища и горы трупов, как под Новой Одессой.
– Но их же выбили тогда…
– Они взяли город и ушли, а выбивали мы уже обычные соединения…
– С такими потерями – это для них не победа, это бойня… – зло проговорил младший урядник.
– Нет такой цели, которая была бы неуязвима для тех, кто готов на любые жертвы. Они готовы на всё ради захвата новых земель, а мы только отбиваемся, стараясь просто выжить. В этом-то и вся разница!
Буквально через несколько минут танки, натужно рявкая дизелями, выползли с мелководья на пляж и, погрузив десант, двинулись в направление всё ещё еле слышной канонады где-то в стороне соседнего коша. А десантные катера, освободившись от ноши, резко набрав скорость и приподнявшись на подводных крыльях, сбились в стаю и исчезли за горизонтом.
Прошло ещё полчаса, проведённых пленниками, впрочем как и их охраной, в напряжённой тишине. Далёкие раскаты канонады где-то в горах почти затихли, и только время от времени удавалось уловить трескотню перестрелки, которая явно удалялась вместе с надеждой на освобождение. Ещё через полчаса подошли несколько старых грузовых пароходов – все утыканные наскоро оборудованными огневыми точками, – и пленных начали грузить в тёмные трюмы. Но снова то, на что надеялись многие, и хорунжий в том числе, не произошло, и тот, зло выругавшись, сплюнул в окровавленный песок под ногами.
Подошедшие ещё в большем количестве янычары окружили их плотным кольцом и стали вырывать из рядов измученных пленных по одному. Их тонкой цепочкой волокли к пирсу, грузили в трюм, и не было никакой возможности вырваться, а погибнуть, бросившись на охрану, им не давали янычары и потеря сил пополам с ранами. Первым схватили, несмотря на ранения, яростно отбивавшегося хорунжего – двое заломили ему руки за спину, а третий подсёк и подхватил ноги.
В трюме, куда их скинули через грузовые ворота, царила полутьма и стоял затхлый, нездоровый, горячий воздух, нагревавшийся всё больше по мере того, как всходило солнце. Стоны раненых и нескольких, сломавших при падении в трюм конечности, не давали забыть, где они очутились. Сашка встал и, оглядевшись, нашёл у дальней стены хорунжего, пытающегося перемотать растрепавшиеся на ногах перевязки. Пробравшись к нему, он помог обновить окровавленные и все перемазавшиеся жёлтой ржавой трухой с бортов бинты и всё так же молча прислонился рядом к борту. Говорить было, в сущности, больше не о чём. Всё самое плохое, что могло с ними произойти, – уже произошло.
Неожиданно кто-то протолкался к ним через серые, угрюмо сидящие в тишине тени вокруг, и по невнятным извинениям и блеснувшим треснувшими линзами, каким-то чудом сохранившимся очкам Сашка с удивлением узнал старика агронома с вертикальной фермы – деда Генриха. Тот, по-старчески кряхтя, присел рядом. Лицо его было разбито: нос, как и губы, сильно распух, но дед, кажется, даже улыбнулся:
– Какая встреча, Саша! Вы тоже здесь. Как нам, можно сказать, повезло!
За его спиной кто-то зло выругался, и старик устало покачал головой:
– Да, да, именно удача – ведь мы ещё живы. А кто этот молодой человек рядом с вами?
Сашка кивнул на хорунжего:
– Хорунжий из головного штаба столичного коша Иван Шестопал. Мы вместе дальний пляж пытались удержать…
Его прервал раздавшийся дикий крик боли и яростные османские ругательства, перемешанные с нашими, чтобы точно не осталось сомнений в происходящем там, на верхней палубе. Этот шум тотчас же прервало улюлюканье и топот в такт десятков закованных в ботинки ног по палубе. На них посыпалась хлопьями ржавчина вперемешку со скрутившейся в высохшие трубочки когда-то белой краской. А крики на верхней палубе всё продолжались – крики боли перешли в захлёбывающийся рёв и странное бульканье, а толпа сверху взревела и ещё больше затопала по палубе. Все в трюме с нескрываемой злостью, ещё больше разгоревшейся от безвыходности и отчаяния, смотрели на светлые квадраты вверху, где на палубе пытали кого-то из их знакомых или сослуживцев – по-звериному наслаждаясь процессом. И каждый прекрасно понимал, что он мог оказаться на том самом месте, а ещё вероятнее – там в скором времени и окажется.
Ещё через несколько минут на палубе возникла какая-то возня, а затем вниз скинули тело, повисшее на привязанных к рукам и ногам верёвках наподобие летящей окровавленной птицы. Пленные как один встали и заорали проклятия, а сверху заулюлюкали. Старый агроном тихо произнёс:
– Сотника твоего казнили…
