За невысокой стеной примостилась та самая девушка, которая перевязывала вчера их с Шестопалом. Всё произошедшее ночью казалось теперь Сашке просто примарившимся сном, но из-под шерстяного платка его словно погладила по разодранной душе сверкнувшая чистая улыбка и блеск озорных глаз.
Хорунжий, застонав, стал просыпаться. Сашка присел рядом – выглядел Иван сегодня ещё хуже: лицо распухло, под глазами набрякли тёмные мешки, а израненные осколками конечности явно плохо повиновались. Взглянув устало на Сашку, Шестопал, тем не менее, твёрдо спросил вместо приветствия:
– Ну, что, казачок, готов встретить нашу тяжкую долю?!
– Да куда уж деваться… – почти равнодушно ответил Сашка.
– Деваться всегда есть куда, вопрос-то не в том. Главное – как мы жили и как уйдём из этого мира! О другом-то даже и не вспомнят, поди. И ещё запомни – крысы в крысоловке способны на самые неожиданные хитрости, если только раньше не сойдут с ума. Мы пока живы… – И, заметив суету за ограждением, добавил: – Что это они всполошились? Никак ждут чего-то?
И вправду, вскоре с юга раздались громовые раскаты и небо, где-то в районе развалин города, заволокли клубы дыма, тянувшегося ввысь и в сторону. Янычары ещё больше загомонили, а в небе над ними появились несколько пар ударных штурмовиков Халифата, принявшихся ходить ножницами над городом. Хорунжий тяжело приподнялся и зло сплюнул на песок:
– Что-то тяжёлое приземлилось. Никак дополнительный десант высадить надумали…
Ещё через десять минут ожидания, во время которого все пленники инстинктивно собрались в плотную толпу у самой колючей проволоки, чтобы лучше видеть, показались чёрные точки, росшие на глазах и тащившие за собой длинный шлейф золотистой песчаной пыли. Колонна была большой и необычной. Знакомой бронетехники Халифата не наблюдалось, зато ехало много бронемашин на широких шипованных колёсах, увешанных странным вооружением, сопровождавших такого же вида, по всей видимости, грузовые тягачи с закрытыми большими кузовами. Ещё какая-то еле различимая, но явно гусеничная техника прикрывала колонну с верхушек дюн, откуда вертела во все стороны толстыми короткими стволами и батареями ракет. Колонна резко затормозила перед самым лагерем янычар, и из неё высыпался такой же необычный десант. Высокие, все как один на голову выше самого здорового янычара, закованные в незнакомую броню бойцы рассредоточились, настороженно поводя странного вида оружием. Закрытые шлемами полного профиля лица казались поблёскивавшими в утренних лучах солнца масками. Солдаты, чётко рассредоточившись, быстро заняли позиции.
Что-то в них показалось Сашке неправильным. То, что они не походили ни на одну армию враждующих сторон Черноморского конфликта, сразу стало понятно. Ещё немного понаблюдав, он понял, что его беспокоило: движения солдат, быстрые, чёткие, словно у машин, но в то же время какие-то слишком уж плавные и… как бы это сказать?… неестественные.
Из нутра одной из пепельных бронемашин на песок спрыгнул одетый во всё серое человек. В отличие от остальных, на нём красовался только серый с металлическим отливом китель, коротко остриженные волосы демонстрировали заметную седину, а рост, хотя и превосходил средний, но всё же был «нормальным». Человек, приветливо улыбаясь, пожал руки офицерам-янычарам, замешкавшись на мгновение, и о чём-то с ними заговорил.
Разговор, начавшийся вроде бы совершенно мирно, вдруг стал закипать. Седой командир молчаливых, словно статуи, великанов, пытался явно что-то выяснить у сильно помрачневших лицами янычар, указывая в сторону берега, откуда они только что приехали. Двое, стоявших перед ним, с откровенной ненавистью уставились на человека в сером кителе, но продолжали стоять перед ним почти навытяжку, односложно отвечая и отрицательно мотая головами.
Переминавшийся с ноги на ногу рядом с Сашкой седобородый старик в изорванной тельняшке проговорил, удивлённо обращаясь к соседу, такому же плотному, как и он, бородачу, но помоложе – похоже, сыну или родственнику, держащему на руках мальчика лет пяти, закутанного в грязное одеяло:
– Вроде спрашивает, зачем столько народа по пути повыбивали! Какой-то у них договор был, а они его нарушили…
– Кто это, чёрт меня дери, такие? И что тут вообще происходит? – тихо проговорил за спиной у Сашки хорунжий. – Чтобы янычары, да ещё из «Копий», пресмыкались перед каким-то неверным… Не может такого быть! – Он хлопнул Сашку по плечу. – Может, ещё и не всё у нас потеряно, а?..
– Какие-то они странные… – проговорил себе под нос Сашка, но хорунжий его расслышал и так же тихо ответил:
– Было бы ещё хуже для нас, но понятнее увидеть здесь ещё больше головорезов из «Копий». Тогда уж наша дальнейшая судьба точно была бы предрешена…
В конце концов, видимо до чего-то договорившись с приезжим, халифатские офицеры отдали команды, и в ворота лагеря ворвалась толпа янычар, за которыми следовали серые солдаты. Пленников оттеснили к самому дальнему ограждению и окружили. Прямо сквозь извивающийся терновник заграждения, переваливаясь на высоких колёсах, в импровизированный концентрационный въехал один из грузовых транспортёров. В него сразу же начали запихивать пленных, выдергиваемых янычарами из толпы по указанию высоких серых солдат.
Большинство пленников решило, что их просто продали, как скот, и все надежды оказались напрасными. Над лагерем вновь поднялся плач женщин и детей, а хорунжий тихо сказал в самое ухо Сашке:
– Вот и всё. Помни, младший урядник: душу – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому!
Раненые островники, ещё раз собравшись, попытались оказать сопротивление, напав на плотные ряды окруживших их янычар. Сашка, как и все, ринулся из последних сил, пытаясь прорвать оцепление – перед ним мелькнуло искажённое злобой загорелое молодое лицо: удар кулаком достиг цели, и янычар отшатнулся, мотая головой. Тут же рядом, несколько израненных пленников сбили с ног дюжего янычара, но стоявший за его спиной, во второй шеренге ограждения, молниеносно выхватил джид. Двое островников упали на холодный утренний песок, окрасив его ярко-красной в лучах всходящего солнца, кровью. Сашка в последнем порыве кинулся на отшатнувшегося, но уже пришедшего в себя янычара, хлястко передёрнувшего затвор штурмовой винтовки – и тут же повалился на отказавшихся держать его ногах.
Песок мягко ударил Заставского в лицо. Рядом с ним, прямо глаза в глаза, упал тот самый молодой янычар, собиравшийся только что выстрелить в мятежника. Глаза его яростно вращались, на подбородке набухала заметная ссадина от Сашкиного удара, а из открытого в гримасе рта капала на слюна, но тело, как и Сашкино, по всей видимости, не слушалось владельца. Боли не было, но словно чесалось и совершенно не слушалось.
Где-то сверху послышалась яростная перебранка. Ещё через мгновение Сашку кто-то перевернул и, взяв под руки, стал перетаскивать, хотя голова всё так же не слушалась, мотаясь из стороны в сторону на безвольной шее. Но он всё же смог разглядеть, что весь песок вокруг устлан вцепившимися друг в друга, вяло пытавшимися шевелиться и нервно вздрагивавшими телами янычар и островников. Среди них высились серыми колоннами чужие пехотинцы, а ещё дальше, нервно ощетинившись стволами, расположилась рваная шеренга явно не знающих, что предпринять, янычар. Серые незнакомцы стояли словно статуи, не издавая ни звука, но красноречивее любых команд были стволы, направленные на беснующихся и орущих «чёрных».
