Скутеретты не было. Он прекрасно помнил, как приковал ее здесь к решетке, ограждающей клумбу, а теперь…
Или не здесь?
Круглов огляделся получше. Клумба есть, решетка на месте, скутеретту точно слизнуло. Кому…
Хлопнула дверь на институтском крыльце. Парень перепрыгнул через низенькую чугунную ограду, пересек клумбу и побежал. Быстро, как только мог. Не стоило думать, в такие мгновения лучше не занимать мозг ненужными размышлениями. Нужно бежать. Бежать, только вперед, со всех ног, потом думать, для начала километры…
Он остановился на мосту. По реке тянулась длинная баржа с песком, город сиял огнями, на берегу разворачивал праздник передвижной городок аттракционов. Мирный вечер, октябрьская страна. Круглов достал телефон и набрал номер Сомёнковой.
Набрал только для того, чтобы выяснить – номер недоступен.
Глава VII
Следы
Возле подоконника стоял Вовка Колесников, играл в ПСП, зевал, Круглов направился к нему.
– Здорово, Круглый, – кивнул Вовка. – Как дела? Что-то зеленый какой-то, с бланшем… Слушай, Круглый, ты себе новую пиэспишку прикупил уже?
– Нет, она к Новому году только будет.
– Мне братан из Японии через месяц привезет, – сообщил Вовка. – Перепрошить сможешь? Там такие игры, мама дорогая…
– Попробую, – перебил Круглов. – Сделаю, не дрыгайся. Позови, пожалуйста, Сомёнкову.
– Кого?
– Сомёнкову.
– Ты что, Круглый, улиток объелся? – Вован постучал себя по лбу. – Никакой Сомёнковой в нашем классе нет.
– Как нет?
– Так, – Вован сплюнул. – Никакой Сомёнковой.
– И не было?!
Вован помотал головой.
– Как не было?
– Так. В нашей параллели вообще никакой Сомёнковой нет, я всех девчонок знаю. Есть Суслопарова, тебе Суслопарова не нужна? Хотя я, если честно, не рекомендую…
Но Круглов уже не слушал. Забарабанил звонок, и Круглов побежал на историю. Он не слушал про коллективизацию и индустриализацию, он думал. Про Сомёнкову.
С чего он, собственно, решил что Сомёнкова учится в их школе? Она ведь ни о чем таком не говорила. Она сказала про Пушкину. Что он проучил Пушкину. Пушкину просила проучить Дегтярева, Дегтярева…
Дегтярева уехала. У нее родители военные, их куда-то на Камчатку перекинули, с ней теперь не связаться никак.
Не найти. Только если на Камчатку слетать.
Сомёнкова… А если все это сама Сомёнкова? Если никакой Любки нет? Аня сфотографировала девчонку с курсов и предъявила ее ему. А он повелся. А все это она сама…
Зачем ей это надо? Если она…
Круглов начал грызть ручку. Почему она выбрала его? Кто она? Зачем все это? И еще десяток вопросов, один страшнее и неприятнее другого. Сомёнкова, что такое Сомёнкова?
Тут его посетила идея еще более пугающая. А что, если Сомёнковой вообще нет?
Ну да, то есть вообще?
А что, если это игра сознания? Он, Круглов, взял и потихонечку спрыгнул с катушек, а потом не смог запрыгнуть обратно. Придумал Сомёнкову – что за стремная фамилия? Потом стал эту Сомёнкову видеть… А все эти безобразия – это он сам…
Чушь, подумал Витька. Все-таки это полная чушь, настоящий роман, в жизни такого не бывает. Жаль, что проверить никак нельзя. Кажется, в «Солярисе» Кельвин нашел хитроумный способ выяснить, свихнулся он или не свихнулся, или все это по настоящему происходит. Как-то с помощью спутника и математики. В математике Круглов был не силен, спутника никакого под рукой тоже не нашлось, так что, хорошенько поразмыслив, он решил считать себя условно вменяемым. До наступления особых обстоятельств.
Он с трудом досидел до последнего урока, на химический факультатив оставаться уже не стал, поспешил домой.
Отец должен был уже приехать. Находиться одному в пустом доме, залитом красной краской, обшарпанном и ставшем вдруг совершенно чужим, не хотелось. Круглов побродил немного по комнатам и отправился к себе. Затопил печку.
Все-таки печка – хорошая штука, не зря он ее сюда поставил, хотя отец и был против. Ладно…
Витька попробовал позвонить матери, которую отец после больницы отправил к бабушке. Не получилось. Попробовал по стационарному телефону. Мать добралась до места и теперь укладывала спать Федула, все в порядке.
Звонок. На мобильный. Круглов подпрыгнул от неожиданности, подумал, что надо отказываться от телефона. А что? Раньше же как-то жили – и ничего, Гагарина в космос запустили. А сейчас…
Это был отец.
– Ты дома? – спросил он.
Голос у отца был напряженный, возможно, испуганный, во всяком случае, чем-то явно озабоченный, Круглову показалось, что отец оглядывается. А в руке у него меч…
– Ты дома?! – повторил он уже раздраженно.
– Дома.
– Я здесь тоже… Тут, недалеко, возле поворота, у камня, ты знаешь. Я тут… Врезался.
– Куда? – перепугался Круглов.
– Так… В дерево. Тут мне помощь нужна. Ты спустись в гараж, возьми фонарь и приходи.
– Хорошо.
– Возьми еще монтировку, – посоветовал отец. – Там она… В инструментах.
– Хорошо…
Монтировку парень брать не стал, пластиковый меч всяко лучше. По весу почти то же самое, зато длиннее и орудовать им сподручнее, раз… Отец учил. Четыре простых движения, чтобы вывести противника из равновесия… Отец учил, Круглов не учился, думал, что глупость несусветная. Кажется, надо бить в колено и в предплечье, не по корпусу, не по голове…
Разберемся. Он спустился в гараж.
Отец, как и любой человек, мало разбирающийся в автомобилях, имел в гараже богатый ассортимент инструментов, приспособлений и аксессуаров, к ремонту автомобиля не имеющих никакого отношения. В том числе и фонарей.
Витька выбрал два фонаря поярче, повесил на плечи, на всякий случай прихватил еще универсальную аптечку. Вышел на улицу.
Стояла ночь, холодная и сухая. В поселке лаяли собаки, мороз искажал расстояние, отчего казалось, что собаки лают где-то совсем далеко, на луне, и уже оттуда лай падает на землю, приобретая по пути тоскливые зимние нотки.
Круглов натянул поглубже шапку, подул в кулаки. Перчатки надевать не стал – чтобы руки были свободными. До белого камня метров двести, не больше, совсем рядом, за поворотом. Дорога в общем-то нормальная, а сейчас, по заморозкам, и вообще отличная, на лужах, правда, скользко. И звучит громко, словно по барабану идешь. Луна, опять же, светит, видно хорошо. Кусты только не нравятся, боярышник разросся вдоль по канавам, слишком уж близко…
Решил не думать лишнего, просто пройти эти двести метров, и все. Он пройдет двести метров и не услышит никаких шагов.
