– Да что вы ерунду городите, – вмешалась женщина с четвертого. – Из-за кошек ее и нашли, мне вон Капитолина Ильинична сама рассказала, а у нее брат как раз и нашел. Он на работу раньше всех уходит, сами знаете, вот в шесть утра спускался, а кошки на площадке вертелись. Да одна ему прямо под ноги, а остальные там мяучат под дверью. И как-то одна черная прямо прыгает на него, прямо прыгает. Пройти, значит, не дает. Он ее ногой-то пихнул, а тут вторая, третья, он попятился… А они – к двери, к двери, а из-за двери другие воют. Тут он понял – дело нечисто, говорит, чуть не убег, страх его взял. Но все же дверь толканул, а оттуда как бросились кошки ее, но не убегают, а все по площадке – шасть, шасть. Он тут хоть и оробел, а мужчина все-таки видный, внутрь заглянул – а она и лежит в коридорчике, ногами к нему, головой вот эдак в кухню. А кошки сидят и смотрят, а которые по коридору туда-сюда, туда-сюда – и мяучат, будто плачут… Вот тут он за сердце и схватился. «Скорую» ей вызвал, а и самому ему врач укол делал.
– Несут, несут, – зашелестело в толпе.
Все зашевелились, подвинулись ближе, и рядом с Никой проплыли, покачиваясь, носилки, где угадывалось под простыней очертание человеческого тела. С тополя сорвался лист, упал в изголовье.
– Как прокляли подъезд, второе несчастье за месяц, – уловила она краем уха, выбираясь из толпы.
«А как же теперь кошки?» – подумала, косясь на пасмурную подворотню, невольно оглядываясь на мусорные баки, и вдруг увидела в углу высокую фигуру в темном плаще. Ника беззвучно открыла рот, пытаясь вытолкнуть из себя крик, но воздух превратился в свинец.
В подворотню, надсадно урча, завернула машина.
Ника моргнула, а когда глянула снова – в углу мужик забрасывал в контейнер битком набитые пакеты со строительным мусором. Он был в плаще, видать, накинул от дождя, а из-под плаща торчали ноги в трениках и пластиковых черных шлепках.
– Вот черт… – помотала она головой. – Мерещится уже.
Заморосило. Ника вспомнила крышу, закат, а главное – Леву, светлоглазого, лунного, прекрасного. Потерпеть до вечера! Всего несколько тягучих, бесконечных, липких часов – и она его увидит. Черный котенок высунулся из подвального окошка, беззвучно разинул розовую пасть и спрятался обратно.
* * *
Каждая уважающая себя кошка знает, что она – божество.
Люди приносят ей вкусно пахнущие дары и кладут в миску.
Кошка снисходит.
Люди склоняются к ней и почтительно берут на руки.
Кошка довольно жмурится.
Люди украшают свое жилье шкафами, с которых так хорошо прыгать вниз, и вешают мягкие шторы, по которым так удобно карабкаться вверх, к форточке.
Человек приходит с улицы – и божество важно встречает его в прихожей.
Человек ложится спать – и божество охотно вскакивает к нему на постель.
Божество таскает колбасу со стола, а среди ночи роняет с самого высокого шкафа жестяной тазик. Человек отрывает голову от подушки и громко зовет божество по имени.
Кошка забивается под диван и молчит.
Она любит своего человека.
Что делает дом, когда остается один, без людей?
Тонкие сквозняки засовывают прозрачные пальцы в оконные щели. Батарея сочится теплом, цветок тихонько покачивает листьями. Еле слышно осыпается крупа в банке внутри кухонного шкафа. Круглая капля срывается с крана, беззвучно летит в черное отверстие трубы. С треском отстают от стенки обои, тихо шевелятся фотографии в толстом альбоме. Гудят, остывая, черные внутренности телевизора.
И тут просыпается божество.
Когда люди уходят, дом играет с кошкой и забывает, что он – пустой.
Хозяин болот
Торжественный голос ведущей раздражал. Ее собственное имя – Ангелина – пафосным хрусталем рассыпалось по рядам. Тишка, глядя в пол, чинно поднялась на сцену. Короткий поклон залу. Шаг к инструменту.
Перед ней стоял папин джип. Тишка медленно потянула на себя дверь со стороны водителя, назад полезли притихшие родители. Все молчали.
Тишка подкрутила под себя стул, встряхнула кистями, поправила на коленях юбку.
Быстрый взгляд в ноты. Мгновение полного сосредоточения.
Она повернула ключ зажигания.
Клавиши подались, завибрировали мощные струны внутри рояля – и музыка потекла в зал.
Она мягко тронулась с места, выжала газ и закрыла глаза.
Музыка похожа на черную комнату, надо войти в ее черную дверь с белыми зубами… Пальцы нежно, легко вели мелодию.
Ровно работал двигатель, она слышала с закрытыми глазами, как мощная машина набирает скорость…
Музыка разгоралась у нее под руками.
Воздух за окном потек и заревел. Родители сзади закричали.
Музыка рванула из-под пальцев точно граната. Черная комната вспыхнула, заклубилась красным безжалостным огнем.
Джип на полном ходу свернул с дороги и полетел под откос, стекла лопнули, изнутри ударило пламенем. Мама сзади протягивала к ней обгоревшие руки, а Тишку взрывом вынесло в лобовое стекло…
Она открыла глаза на песчаном склоне. Перед лицом маячил полузасыпанный бумажный самолетик с обгоревшим крылом. «Я хочу быть свободной!» – беззвучно шевеля губами, прочитала она…
Аплодисменты вдруг обрушились на голову, она поняла, что стоит у края сцены, автоматически кланяется… Прожекторы с боков сильно слепили глаза.
Внизу ждал ее папа с букетом – изящный стебелек орхидеи… мама расцеловала, в уши что-то шептали, дергали за руки, поздравляли.
Конкурс – всегда интриги: кто-то болеет за лучших, кто-то – за своих, все примерно знают, кто и что может, кто фаворит, а кто – неудачник. Но музыка часто ломает все интриги.
Тишка знала, что победила. Весь зал это знал.
Потому что музыка взяла ее за руки – и подожгла, и сожгла дотла в своей темной комнате, освещая углы.
Когда наконец все закончилось – награждение, поздравления, фотосессия, – она с трудом дотащилась до джипа. Мама, обычно сдержанная, звонила друзьям, счастливо теребила бабушку, повторяла снова и снова, как Ангелина вышла, такая суровая, а потом – чудо, восторг, полет!
Тишка протиснулась назад, джип мягко тронулся с места.
А вдруг вот так ехать, ни о чем не думая… а из ниоткуда – скрежет железа, звон стекла…
Тишка потрясла головой. Она засыпала. Мотор спокойно урчал, мимо пролетали ряды фонарей, мигали светофоры, порой машина застревала в коротких пробках.
А вдруг родители погибнут, разобьются, и останутся они с бабушкой совсем одни?
– Гелька, проси чего хочешь! – обернулась к ней с переднего сиденья мама. – Да ты спишь уже, что ли?
– А? Да, глаза слипаются…
