– Мама, ну конечно мама… она ведь тоже живет здесь. Все живут в моем доме, девочка. Все мамы, папы и бабушки.
Перед глазами поплыли знакомые лица – мама, соседка, Тишкина бабушка. А потом в зеркале отразились ее собственные глаза с расширившимися темными зрачками.
– Ты тоже живешь в моем доме, Ника. Я здесь Хозяин! – Зеркало тихо зазвенело, откликаясь на его голос. – Отдай!
Ника закаменела. Ей казалось: отдаст портрет Льва – случится ужасное.
– Ну?!
– Сейчас… Черт, нет!
Забытый Джучи выскочил из-под шкафа, прыгнул на близкое кресло, а оттуда – прямо в зеркальную дверь. Черный отпрянул, а кот пролетел насквозь и приземлился в зазеркалье, на его стороне.
Полы плаща разлетелись в стороны, щелкнули лошадиные челюсти.
– Джучи!!!
Ника прыгнула следом.
В зеркало.
Это получилось само собой. Кот прыгнул – и она прыгнула.
Мир остановился и задрожал, завибрировал, загрохотал, точно взлетающий самолет.
Ника видела свои ноги в прыжке, шарахнувшуюся черную тень, складки плаща, кружащиеся портреты, а дальше – спящих людей без лиц, их белую гладкую кожу в синих и розовых жилках.
Мать Жизни
Тишка, задыхаясь, завернула за угол мрачного серого дома. Перед ней расстилалась знакомая Университетская набережная, Академия художеств, спуск к Неве.
И сфинксы.
Один смотрел на нее со своей платформы миндалевидными глазами, с губ на шею спускался огромный шрам. Внизу, на длинных ступеньках, ближе к воде, устроилась женщина в синих потрепанных джинсах и красной футболке с Че Геварой на спине.
Тишка облегченно рванулась к ней.
Кошка строптиво вывернулась у нее из рук.
– Господи, как хорошо, что вы тут! – крикнула Тишка, невольно оглядываясь – не выбежал ли кто следом из-за угла?
– Привет, – кивнула женщина. – Хорошо, что я тут. Садись, поговорим.
Длинные рыжие волосы она закрутила в хитрые косы вокруг головы. Кошка с достоинством устроилась у ее ног.
Тишка растерянно опустилась рядом. Она не знала, что делать дальше.
А женщина смотрела на воду, на золотой шлем Исакия по ту сторону реки.
– Тут связь совсем не ловит, – заметила рыжая, скосив зеленый глаз. – Но ты можешь позвать нужного тебе человека. Я помогу. Может быть, он услышит и придет.
– А… ясно.
Хотя было абсолютно неясно.
– А это… ваша кошка?
– Это не моя кошка, это я сама.
– А… ясно.
– Ясно?
– Нет, черт возьми! Ни черта не ясно! Где я? Кто вы? Где другие люди? Мне нужна помощь, понимаете?! Мой папа… понимаете… я нашла его на кладбище. В могиле…
Губы затряслись, слова резали рот.
– Другие люди спят, – неторопливо ответила женщина. – Ты тоже спишь, хотя и наполовину. Поэтому ты можешь со мной разговаривать. А они не спят, – она показала на сфинксов, – они слушают.
Кошка утвердительно склонила голову.
– Мы все тебя слушаем. Говори.
– Я хочу спасти папу! Хочу домой! – Тишка всхлипнула и спрятала лицо в ладонях.
– У тебя дома смерть, – ответила женщина.
– Боже! – она сразу поверила и перестала плакать от страха. – Папа, да?
– Папа жив, – покачала головой женщина.
– А кто тогда? Бабушка? Или…
– Ты сама. Ты умираешь, девочка. И я смотрю твой последний сон.
– Кто вы? – прошептала Тишка.
– Я кошка и ее тень. Я две реки, бегущие из одного моря. Я сухая вода пустыни. Я сон, который поймал своего ловца. Я бабочка, которая сожгла солнце.
– Это какой-то бред. Вы мне снитесь, да? Это сон… это кошмарный сон, да?
Женщина мягко улыбнулась. Лицо ее было похоже сразу и на скуластую морду черной кошки, и на каменные лики сфинксов.
– Это ты мне снишься, не путай. Но я не знаю, кошмарный он или нет. Твой сон, ты и выбирай.
– Простите?
– Ты сама можешь выбрать, как исполнить собственное желание.
– Какое желание?!
Женщина буднично сунула руку в карман джинсов и достала измочаленный бумажный самолетик:
– Он долетел до моей реки. Я прочла. Твое желание дало Черному власть над частью твоей души. Тут написано «Я хочу быть свободной!». Ты будешь свободной. Но что ты отдашь за свою свободу?
– Я ж не знала! – дернулась Тишка. – Что тут такого? Мы просто шутили с подругой, понимаете? Это игра!
– Когда просишь свободы, всегда играешь со смертью.
* * *
Темно.
Голова гудит.
Всего два ощущения – темно и гудит. Темно и гудит. Как будто голову шмелями набили, ей-богу.
Ника разлепила веки.
Темно.
Закрыла. Открыла. Закрыла.
Все равно темно.
Пожалуй, с закрытыми глазами темнота терпимей. Хоть какое-то разнообразие – цветные пятна, точки, тающие световые ниточки.
Особенно сильно гудело справа. Она потрогала: было непонятно – есть кровь, нет?
Ника провела ладонью по близкой шероховатой стенке, поняла, что кирпичи, и села, привалившись спиной. Знакомые запахи… Пыль, мокрые тряпки… старые трубы… ржавая стекловата, кирпичи… она на чердаке. Ну конечно! А гул – это не внутри головы, это снаружи – так потревоженные голуби хлопают крыльями в узких боковых проемах.
А почему так темно?
Да потому что ночь.
Гудение в голове разом переместилось наружу. Ника, опираясь о стену, поднялась. Как она здесь очутилась? Она прыгнула в зеркало… и, кажется, разбила его. А что дальше? Где Джучи? Где Лев? Где… Черный?
Шагнула вбок, ведя ладонью по стенке. Сквозняк подсказал, что там вентиляция. А где вентиляция, там и лестница.
Ладонь провалилась в пустоту. За углом вправду была лестница. Через миг Ника уперлась макушкой в знакомую дверь.
Тяжелая, зараза.
Она надавила всем телом изо всех сил – и дверь наконец-то подалась, выпустила ее со скрипучим надрывом.
Свобода! Родная крыша!
Тут бесновался ветер. Он раскачивал город точно цветущее электрическими цветами дерево. Сверху, в облачных разрывах, мерцала луна. Антенны дрожали, хлопали задирающиеся края жестяных карнизов. Ветер смешивал грохот и стонущий шелест тополей снизу. Как будто они решили наконец-то вырвать корни из земли и улететь в черное безумное небо.
– Лев!
