Течение поднесло утопленницу к ступенькам. Поверх бледного лица колыхались длинные волосы, пряди широко разметались вокруг головы, будто рогатая корона.
– Хорошо, что ее скоро найдут. Вода могла бы играть с ней и дольше. Всех их тянет сюда, потому что они жаждут наконец отделить себя мертвых от себя живых, пройти ворота. Твои родители в большой опасности, девочка моя. Твоя свобода – это их смерть. Их – или твоя.
– Нет! Никогда! Только не они! Я не просила такого! Лучше пусть умру я.
Женщина прищурила зеленые глаза и неожиданно безжалостно рассмеялась:
– Лучше? А ты представь, что будет с ними после твоей смерти. Они вынули свои сердца и отдали тебе. В груди твоей на самом деле бьются целых три сердца, теперь я слышу их все. Что они будут делать, потеряв тебя? Что утешит твоего отца? Может быть, работа? Зачем она, если тебя не будет? Квартира? Машина? Дача? Думаешь, книги помогут твоей матери? Или новые платья? Ты их единственная дочь. Представь это, девочка моя, представь их у своей могилы – мертвецов, которые почему-то еще должны жить.
Тишка потрясенно молчала. Когда она кричала об этом, ответ был ясен и прост. А теперь все страшно запуталось.
– Боже… что же делать?
– Отдай им сердца обратно. Освободи их. Победи свой страх. Ты можешь это сделать. Ведь ты любишь их по-настоящему.
Снова подул ветер, под ногами зашуршали, зазмеились струйки песка. Но этот песок не был серым. Он был рыжим, красноватым. А принесший его ветер дышал жарой.
– Две реки откроют путь. Сухая вода пустыни и ржавая вода болот. Ты знаешь, что у всех, кто тонет в этих болотах, волосы становятся рыжими? Слишком много в торфе железа. Раньше железо называли кровью земли.
Женщина встала, следом вскочила и Тишка. Сверху было видно, как песок засыпает лицо утопленницы.
Ее странная собеседница гибко, с удовольствием, потянулась и взяла что-то с полукруглой скамейки возле грифонов:
– Смотри.
На черно-белых фотографиях были ее родители. Мама смеялась. А папа на фоне какой-то каменной кладки твердо сжимал рот, но затаенная улыбка все равно прорывалась в уголках губ. Она никогда их такими не видела. Такими счастливыми.
– Хорошие портреты. Я забрала их у моего брата. Все-таки часть твоей души попала ему в лапы. Повешу их в Доме Жизни, пожалуй, в них еще много огня. У меня есть кое-что и для твоей подруги. Подарок.
И она протянула ей еще один черно-белый портрет.
– Передай, что она отличный фотограф, хотя она еще этого не знает. А это – тебе.
Женщина сняла с шеи и протянула ей маленький золотой бубенчик.
– Что это?
– Сердце Вселенной, конечно же. Помни, что оно всегда должно биться, не замолкая. Теперь беги, беги быстрей домой. Беги не оборачиваясь! Мне надо проводить эту несчастную, ты справишься сама.
Тишка сунула за ремень портреты, сжала в кулаке бубенчик, развернулась и рванула.
– Помни, – настиг ее звонкий голос, – стать свободной – это и значит стать собой! Будь собой, Тишка! Не бойся! Берегись только луж на дороге!
* * *
– Ты сама прыгнула ко мне, девочка, ты была слишком жадной. Теперь ты моя. Я наконец-то смогу взять тебя за руку. Взять тебя за руку и оторвать тебе руку. Я буду хранить тебя бережно в глубине болот, хрупкое сокровище. Твое лицо слишком быстрое, память слишком короткая… я подарю тебе другое, белое и чистое лицо, я подарю тебе рыжие прекрасные волосы… Куда же ты? Посмотри в глаза чудовищ, ты же мечтала об этом!
Когти блеснули в лунном свете.
– Надо всего лишь надорвать кожу, девочка моя. Она тоньше бумаги.
– Нет! – Ника шарахнулась вбок.
Угол дома.
Знакомый карниз шириной в метр.
Ветер, у-у-у, какой же тут ветер!
Шквал прижал ее к кирпичной стенке, она раскинула руки, как делала это в первый раз с Львом, и пошла шаг, шаг, еще шаг… кирпичи под ладонями… скоба – наконец-то! Ника мигом подтянулась и полезла вверх.
Ветер наседал на нее со всех сторон. Пальцы леденели, ветер тряс, отрывал руки. Разжать пальцы – и улететь в черное небо, где тополя растут вверх корнями… Ветер сдувал слезы прямо со щек. Ника болталась на стене, но изо всех сил цеплялась за проклятые скобки.
Она обернулась только один раз. За спиной у нее опрокидывался город, опутанный огнями, сам готовый сорваться и улететь.
Она на четвереньках вползла наверх.
Что дальше?
Ветер резко стих.
Ника подбежала к краю кирпичной будки.
Черный ждал ее внизу, под стеной – страшный, огромный, – а за ним текла его длинная змеиная тень. Там, где она касалась крыши, проступало болото, пузырилось и чавкало месиво, угольная жижа, перегнивший ил, торфяное крошево, свернувшаяся комковатая кровь мертвецов.
Ей некуда было бежать.
Он знал это.
– Лев! – отчаянно, срывая голос, крикнула Ника в небо.
Черная жижа внизу заволновалась, поползла быстрее, забурлила возле самой стены и выбросила вверх змеиный хвост.
– Прыгай! – загрохотал голос Черного. Взвихрился тополиный пух, Ника отчаянно заметалась по крохотному пятачку. Если эта плесень захочет ее коснуться…
– Прыгай!
Только не к нему, а от него…
Теперь она понимала того парня – о, не с больной головы он бросился в лестничный пролет! Если это мерзкое, склизкое захочет коснуться ее…
Черный разинул пасть и зашипел. Тело его превратилось в тело огромного змея. Он вырастал все выше.
– Ника!
Напротив, на гребне крыши, встал Лев.
Он пришел, он все-таки пришел!
– Отцепись от нее.
– Вот как ты заговорил со мной, мальчик.
– Тебе давно пора убираться отсюда, вместе со своим болотом.
Плащ разлетелся крыльями. Черная волна взметнулась, откатываясь от стены, разворачиваясь, шипя, чавкая, выбрасывая жирные хвосты-кляксы.
– Я тебя раздавлю.
– Обломись, плесень. Я вырос, пока ты сосал чужие жизни. Повзрослел.
– Я тебя…
– А это ты видел?!
На гребень рядом с Львом прыгнул Джучи, воинственно выгнув спину. У кошек нет страха перед древними силами. Они сами древняя сила.
Ника, щурясь, вглядывалась сквозь мечущиеся белые пушинки. Про нее все забыли.
Черный рос, перегоняя антенны. Тучи заметались. Огромный оскаленный череп навис над Львом. Ветер разметал какие-то кожистые лоскуты и огрызки, брызнула болотная жижа – и…
* * *
Тишка мчалась по пустому городу, сзади ее догоняли тяжелые гулкие прыжки.
