– Жулик…
Кот тяжело обвис и не шевелился.
– Он умер, Мариночка, – тяжело вздохнула соседка. – Тут ничего не исправишь.
– А вдруг он еще живой? Вдруг его еще можно спасти?
– Я подобрала его вон там. Он упал с крыши. Был страшный ветер, деточка.
– Отдайте! Я его люблю…
– Он тебя тоже очень любил. Кошки вообще людей любят. В этом доме знаешь сколько их жило за все время? Тысяча, поди. Это очень старый дом, деточка.
Ника потянулась погладить Джучи, но соседка вдруг спиной вступила в стену, растворилась среди кирпичей.
– Стойте! Да подождите же!
– Прощай, – старушка улыбнулась совсем прозрачной улыбкой. – Нового заведи.
Никого не было, только темная стенка и мусорные баки. Ей показалось, что на месте, где только что стояла мертвая соседка с котом на руках, проступила морда каменной львицы, которую показывал ей Лев.
И, нарастая, зашелестел дождь. Серый питерский дождь.
Ника закрыла глаза, а дождь топтался холодными лапками у нее на сомкнутых веках.
* * *
В шесть утра Тишка дико заорала и свалилась с кровати, переполошив весь дом. Температура спала.
В восемь мама собралась везти ее к врачу.
Тишка безропотно оделась, глянула на себя в зеркало. Под глазами красовались синеватые круги. На запястье висел кожаный шнурок с крохотным золотым бубенчиком.
– Папа, мама, – негромко позвала она, выйдя из комнаты, – мне уже легче, не волнуйтесь. Я больше не буду ходить в музыкальную школу.
– Что?! – у мамы округлились глаза.
– Я никогда не стану музыкантом. Мне плевать на конкурсы. Я туда больше не пойду. Папа, ты зря тратил на меня свои деньги, надо было сказать это раньше. И книги я теперь буду выбирать себе сама.
У родителей, кажется, был шок. Они молчали.
Тишка вернулась обратно, но на пороге задержалась:
– И не надо ехать к врачу сломя голову, пожалуйста, прошу тебя, я и так очень устала. Температура спала, а остальное пройдет само. Это не переходный возраст, не блажь нервного подростка и не температурный бред. Считайте, что я повзрослела. И еще – свой «Никон» я подарю Нике. Я все равно им не пользуюсь, а ей, думаю, будет в самый раз. И давно хотела сказать – я вас очень люблю.
Тишка ушла в комнату, разгладила на столе смятый черно-белый портрет незнакомого парня с челкой и очень светлыми глазами. Прицепила магнитами к себе на доску. Пусть немножко побудет в гостях. Она знала, что положит его вместе с фотоаппаратом в подарочный пакет. А пока – хоть полюбоваться на него, шестикрылого.
Еще минут десять родители шептались под дверью, не решаясь к ней постучаться.
* * *
А дальше все продолжалось почти как прежде.
В булочную внизу привезли хлеб, на уличном лотке разложили фрукты. Банкоматы выдавали деньги, машины нетерпеливо гудели в пробках, летали листья и голуби. Мама ходила на работу, Ника – в школу.
Через неделю после того, как все кончилось, Тишка пришла к ней в гости.
Они наконец-то сидели вдвоем на крыше, глядя, как зажигаются окна.
– Ты как?
– Да нормально. Никто больше не снится.
– А родители?
– Терпимо.
У Тишки заблестели глаза:
– А… твой Лев? Так и не появился?
Ника молчала.
– Мне кажется, ты чего-то не до конца рассказываешь, – вздохнула Тишка.
– Да. Не до конца.
– Ну и ладно. Потом расскажешь, да? Если захочешь.
– Да. Если захочу.
* * *
Старый лифт лязгнул дверями перед ней на первом этаже, но никто оттуда не вышел. Привидение, наверно, подвозил.
Ника зашла, лифт тронулся еще до того, как она нажала на кнопку.
Она по привычке принялась считать этажи, но между третьим и четвертым чертова коробка дернулась и зависла.
– Здравствуй, Маша, я медведь, – приветствовала она окочур техники.
Погас свет.
Лифт удовлетворенно чавкнул, будто проверял, хорошо ли захлопнулись двери-челюсти. Потом с гудением, ускоряя ход, потянулся вверх. Ника ждала, прислонившись к темной подрагивающей стенке. Судя по времени, они штурмовали Эйфелеву башню, не меньше.
Наконец лифт утвердился где-то в неведомом и затих. Ника подождала, осторожно потянула двери… И оказалась на незнакомом чердаке. Напротив была старинная, чуть перекошенная дверь.
Может, ну его? Хотя…
Если ее сюда привезли, значит, это кому-то нужно?
Что толку осторожничать? Что будет, то будет. Ника пошарила в поисках ручки, не нашла. Толкнула дверь плечом. Глухо, как в танке.
Кто-то тихонько поскребся с той стороны. Раньше она бы уже визжала и прыгала в панике. А теперь просто ждала.
– Ника, – позвал из-за двери знакомый голос, – это я. Прости. Я тебя обманул. Никакой я не вампир. Просто все девчонки сейчас верят в вампиров.
Она ткнулась в дверь лбом. Вся та ночь, которую она уже решила считать страшным сном, встала перед глазами.
– Черный знал тебя, Лев.
– Да. Он меня знал.
Молчание.
– Кто ты?
Ника задала вопрос, а внутри крутилось: «Я ведь уже спрашивала тебя, это уже было. Ты соврал мне, ты исчез, ты меня предал…»
– Я похож на него, Ника. Можно сказать, что я его младший брат. Я – настоящий Хозяин этого дома.
Ника стояла неподвижно. Прислушивалась. К чему? К шороху с той стороны? К тонкому посвисту сквозняка? К себе самой?
А Лев, не дождавшись ответа, заговорил.
Он сам не знал, откуда появился. Он спал. Не было ни времени, ни памяти, ни боли. А потом он проснулся. И вдохнул воздух незнакомого города, ощутил у себя на плечах тяжесть его кварталов. И понял, что он – Хозяин именно этого старого дома.
Он знал про дом все и сразу, он чувствовал его, как чувствуют собственное тело. Проседала ли земля под фундаментом, сочился ли в подвале кран – ему все было известно. Он помнил всех своих жильцов, особенно тех, кто родился и умер в доме. Он чуял речку, протекавшую рядом, он вибрировал в такт трамваям. Сплетенные под асфальтом корни деревьев во дворе щекотали ему пятки. Он был тополем, подворотней, лестницей, стенкой, крышей, разбитым окном.
Но при этом он был еще и собой, жил в самом центре дома, там, где сходились невидимые пути, где чугунные перила загибались подобно мордам драконов. Там и была его комната, с окнами на четыре времени года. Ведь в глубине каждого дома, в сердце его, прячется комната, в которой никто никогда не умирал. Там собраны все тени и тайны, все отражения в зеркалах, все вздохи в темноте.
