Но однажды в его подвале появился Хозяин болот, обреченный жить с людьми, потому что болото давно стало городом.
– Люди умирают везде, понимаешь? В любом доме. Но в хорошем умирают только старики и те, кто совсем устал от жизни. А в проклятом, в болотном – те, чью душу он заберет. И это неправильно. Понимаешь?
– Я понимаю. Ты для этого со мной познакомился, да? Чтоб я тебе помогла победить его? И только?
Он долго молчал.
– Нет, не только… Ты же мне правда нравишься, Ника. Это не Черный нашел твой самолетик. Это я. Я прочел твое желание. И оно, – тут он вздохнул за дверью, – исполнилось… Я люблю тебя, Ника. Но я больше не могу к тебе приходить. Только во сне. Это последний раз.
– А откуда у тебя мобила? Ты же дух!
– Ну, все-таки я дух современного дома. Все, что есть в доме, есть и у меня.
– И комп?
– Да.
– Хочешь, я дам тебе свой имейл?
– Хочу.
– А… как?
– Напиши на двери. Прямо пальцем. Я еще никогда никому не писал писем по Интернету.
– Ты ж ничего не увидишь.
– Я почувствую. Я помню все надписи на своих стенах. Стены – как кожа. Хочешь, я тебе когда-нибудь их почитаю?
– Вот счастье-то, представляю: «Все – козлы», «Цой жив!».
Ника медленно чертила в темноте по дереву.
– А это что за закорючка?
– Балда, это электронная собака. Она похожа на улитку.
– Я разберусь.
– Я буду ждать.
Он дышал совсем рядом, она слышала.
Дух обязан хранить, а не убивать. Дух поддерживает равновесие, а тут стены сочились страхом… Болотный дом. Проклятый. Больной.
Обычно дух дома уходит, когда появляется Черный, но Лев остался. Он любил свой дом. Черный ненавидел кошек, а это был кошачий дом. Кошки сами немножко духи, они умеют проходить сквозь дыры во времени и пространстве. А она, Ника, ходила на крышу с Джучи, может, потому он ее и окликнул, а дальше…
– Ты не можешь больше приходить из-за того, что я разбила твое зеркало в комнате?
– Это не зеркало. Верней, зеркало, но одновременно – дверь, окно, дорога и река. Считай, что через нее можно заходить в чужие жизни. А теперь, Ника, мы сможем заходить только в сны.
– В твои сны?
– Скорее в твои. Я, Ника, никогда не сплю.
– А ты можешь умереть?
– Да. Дом рано или поздно состарится, я умру вместе с ним. Но я уже умирал, я помню. Я утонул в болоте.
– Страшно было?
– Как тебе сказать… Я спал, а потом проснулся. Вот и все. Верней, меня разбудили.
– Кто?
– Кошка. Черная, с золотыми глазами. Знаешь, так р-ра-аз! – и провела лапой по щеке.
– Лев, я ведь тоже тебя люблю! Что же мне делать?
– И я люблю тебя, Ника. Не знаю. У меня есть книга, поэт сочинил с третьего этажа. Он уже умер, давно. Там только белые страницы. Ни одной буквы. Я читаю ее уже лет сто. Я ведь знаю, чувствую, когда ты плачешь, а когда – смеешься. Ты оставляй форточку открытой. Тогда я тебе приснюсь.
– Снись почаще, ладно?
– Ладно. А ты не реви…
– А где сейчас Джучи? Он тоже стал духом?
– Я не знаю. Не чувствую его. Я не могу смотреть в черное зеркало. Но я могу заглянуть в будущее. Хочешь, я расскажу тебе твое?
– Хочу.
– Прижми ладонь к доске, чтоб я понял линии. Вот так. Ага… похоже, ты станешь крутым фотографом…
* * *
Стихи поэта Саши, которые он написал, глядя на мертвую кошку у себя под окном
Смерть берет книгу твоей жизни, открывает – и слизывает языками буквы.
Внутри ее чернозем, липкая мокрая земля.
Буквы проклевываются сквозь кожу.
Тени вырастают и отбрасывают деревья, а книги отбрасывают своих мертвых поэтов.
Я смотрю в черное окно.
Из него начинает сыпаться земля.
Смерть – это бесконечная черная кошка, внутри который ты ищешь самого себя.
* * *
Лифт мигнул, она покорно вышла на первом, хоть и не нажимала кнопку. Во дворе бушевала тополиная метель. Ветер лениво закручивал пух столбом в углу возле подвала. У решетки жался котенок. Черный, с худой мордочкой.
– Ты кто? – спросила Ника.
– Мя-ав, – ответил котенок.
Он потерся о ее ладонь, точно боялся, что она сейчас уйдет и снова придется ждать целый день, чтоб кто-нибудь погладил. У него были тощие лопатки, длинные лапы, огромные зеленые глаза и острые уши.
Какая разница, в конце концов, черный или серый?
Пусть у этого дома будет тысяча первая кошка.
* * *
Кошка и город.
Город и кошка.
Кто с кем играет?
Есть города, которые любят кошек. Города в ленивых тенях, в русалочьей чешуе, в молочном тумане с моря. Города на мягких лапах, где отчаливают от рыбной башни серебристые облака. Часы на башне смахивают на рыбью голову и всегда показывают полночь.
Бывает, люди заводят часы, а бывает – люди заводят кошек.
Мне больше нравятся кошки. Часы – это клубок колючей проволоки, они сматывают время, а внутри их механически мурлычет смерть.
А кошка не знает часов, не считает минут. Она ждет, когда в миске появится молоко – или когда на небе появится луна. Она знает только лунное и молочное время, только сонное и охотничье. Кошка никуда не торопится, поэтому ее так трудно догнать.
Кошачьи тропы старше человеческих, они пересекают наши дороги, но никогда не сливаются с ними.
Я люблю, когда мой кот Родригес приходит под утро, трется о теплую батарею и укладывается на подоконник.
Внизу шуршат машины, батарея приятно греет живот, кот растягивается во всю длину, свесив лапу. Ухо у него порвано, на шее запеклась кровь и странная грязь. Я осторожно выстригаю ножницами колтуны. Какие-то пушинки запутались у него в шерсти. Где он был, что делал?
Люди выходят из подъездов, ежатся, влажно дышат в шарфы. Впереди маршрутка и метро, кафешка, слякоть, усталость, недосып, от которого вечно слипаются глаза, мельтешащий монитор…
А мой кот спит, он уже вернулся с прогулки, он видел крыши, полные ветра, он слышал, как убегает дождь, как вздыхают призраки. Теперь он спит, не зная ничего про учебу и работу, про авитаминоз и грусть, про мобильник и ключи от подъезда, про «надо» и «ты должна». Он никому ничего не должен, даже мне. Он дарит любовь просто так – хотя, конечно, я кормлю его, и он живет в моем доме. Но кто знает – может, это я живу в его доме, в его городе, на его планете?
