– Вы подождали, потом закричали, народ к вам побежал. Приехал Гошка-полицейский, вы ему сказали, что ваш бывший муж шатался возле магазина, пока Лилия Петровна была одна. К нему поехали, нашли в кармане платок и его забрали.
– Про Гошку-то вам откуда известно? – пробормотала Зоя Семёновна. – Кто вы такой?!
– Зоя ни в чём не виновата, – сказал Матвей негромко. – А я правда тот день совсем не помню. У меня бывают такие дни. Может быть, это на самом деле я… убил?..
– Нет, – заявил Илья Сергеевич твёрдо. – Не может быть.
Матвей посмотрел на него с надеждой.
– Почему ты уверен?
– Я не уверен. Я знаю.
– Я с того дня всё время думаю – вдруг я её убил? И боюсь. Как я боюсь! Нет ничего страшнее… страха. Я боюсь сойти с ума. Или я уже сошёл с ума? Ведь я мог сделать всё что угодно, я же ничего, совсем ничего не помню!..
– Ты бы со мной поговорил, – Илья опять стал смотреть в окно. – Я же тебя просил поговорить со мной!
– О чём? О том, что мне страшно?
– Слушай, – опять заговорила Зоя. На щёках у неё выступил лихорадочный румянец, и глаза загорелись, как при высокой температуре. – Слушай, парень. Ты уж скажи, пожалей ты нас, а? Матвей не убивал? Точно не убивал?
– Я нашёл в лесу возле старой дороги выброшенную записную книжку. Она принадлежит Лилии Петровне. Из неё вырваны страницы, довольно много. А рядом пенёк, такой жёлтый, не старый. А на пеньке следы пепла. Страницы вырвали и сожгли, и сделать это мог только убийца. Ваш любимый Матвей никак не мог после убийства оказаться в лесу, потому что он сидел на втором этаже и был не в себе. Всё очень просто.
Зоя и Матвей переглянулись.
Потом Зоя кинулась к Илье и стала целовать ему руки. Она кричала, слёзы лились из глаз, и всё хватала его. Он вскочил, загрохотал упавший стул. Ангел тоже вскочила, стала оттаскивать Зою и свалила с буфета медный чайник.
– Прекратите! Хватит! Матвей, забери её!..
– Зоя, остановись. Тише, тише. Нельзя так, Зоя!
– Не трогайте меня, Зоя Семёновна!
– Спаси-итель, – выла Зоя, – избави-итель!.. Я за тебя всю жизнь, всю свою жизнь молиться стану!.. Господа просить! Всю-у-у жизнь!..
Она кинулась к Матвею, обняла его и зарыдала.
Тот гладил её по спине.
– Тише, – всё приговаривал он. – Тише, тише…
Ангел полезла под стол, вытащила чайник и отдельно крышку. И осторожно поставила обратно на буфет.
Зоя рыдала довольно долго, но постепенно стала затихать, обессилела.
– Я ведь думала, вдруг он, – сказала она в конце концов. – Ну, вдруг!.. Правда в беспамятство впал.
– Мне это не очень понятно, – признался Илья. – Матвей Александрович не похож на буйнопомешанного.
– Да ведь он себя не помнит!..
– Становится агрессивен? Опасен?
– Господи помилуй, нет!
– Вот именно. – Илья помолчал немного. – Вас познакомила Лилия Петровна?
Матвей всё обнимал Зою.
– Она меня опекала, – сказал он то, что Илья уже слышал. – Я… болел. Серьёзно болел. И она меня привезла сюда. Здесь тихо.
– Лилия Петровна его ко мне привела, – вступила Зоя и посмотрела на Матвея. В глазах у неё светилось обожание, она даже жмурилась, как будто от Матвея исходило сияние. Илья Сергеевич отвернулся, ему казалось неприличным на это смотреть. – Сказала, пусти его к себе в мастерскую!.. Временно, ненадолго. И потихоньку, чтоб не знал никто, ни единая душа.
– Почему она так сказала?
– Ему покой был нужен, тишина. Он болел сильно. И место, чтобы работать!.. Жить-то он в гостинице жил, а работать негде.
– Я тогда ещё пытался работать, – подхватил Матвей. Он гладил Зою по спине. – Я же не знал, что больше ничего не увижу. Нет, иногда мне кажется, что-то возвращается, как тогда, на озере. Но редко.
– Он же художник, – продолжала Зоя. – Он очень хороший художник! Настоящий!.. В Манеже выставка была и в Лондоне, да, Матвей? Где там, в Лондоне-то?
– В национальной галерее. Какая разница? Я больше не художник.
– Почему? – тихонько спросила Ангел. – Почему вы больше не художник?
– Я не могу писать, – признался Матвей. – Мне нечего. Я ничего не вижу после болезни.
– Чем вы болели?
Он вздохнул.
– Это называется воспаление паутинной оболочки мозга. Болезненное обострение слуха, а у меня ещё и зрения. Это очень… страшно. Любой шорох, шёпот, скрип отдаётся в ушах, как грохот. Я не мог смотреть на свет и слушать простую человеческую речь. Когда вызывали лифт и он ехал, я зажимал уши подушками. Я мог только сидеть в темноте и в тишине. Лилия Петровна меня спасла. Она нашла врача, лечила меня, потом привезла сюда. И Зоя появилась. Если бы не Лилия Петровна, Зои бы не было. И меня, наверное, тоже уже не было б…
Он длинно и как-то судорожно вздохнул.
– Потом начались страхи. Но тогда я ещё мог писать. Я написал страх и отдал его Лилии Петровне. Я должен был от него избавиться, и она пообещала мне, что уничтожит работу! И вдруг она оказалась на стене в нашей гостинице! Откуда она взялась?! Я стал думать, что всё забыл, что только хотел ей отдать и не отдал, но это значит, что её забрал кто-то другой! Но кто?
– Самое страшное, – проговорила Зоя, – что мы думали… мы боялись… что Матвей мог…
– Не мог, – перебил Илья. – Значит, никто не знает, что Матвей бывает у вас?
– Лилия Петровна мне сразу болтать запретила. Слово с меня взяла. Я ей прямо вот клятву дала, что никто не узнает про Матвея. Что он у меня в мастерской работает. Да и кому мне рассказывать, зачем?.. И так разное про меня говорят, и муж у меня алкоголик, безобразник, и детей нет и не будет, и с приезжими я всё время. А куда деваться-то? Все друг у друга на виду живём, как караси в банке.
– А потом? – спросила Ангел Матвея. – Потом ваша болезнь прошла?
– Прошла, но страх остался. Я всё время боюсь. Сам не знаю чего!.. Иногда это почти невозможно вынести, – он улыбнулся смущённо. – И я перестал видеть. Я пытался писать, но не получается.
– Совсем? – уточнила Ангел.
Матвей покивал. Зоя сидела на стуле, а он стоял рядом с ней и гладил её по плечу. Пальцы у него немного вздрагивали.
– Ты вспомнил свою обезьяну и шкипера, – сказал Илья.
– Я не знаю, где она, – возразил Матвей. – И есть ли вообще.
И они замолчали. Ветер бросил в окно пригоршню разноцветных листьев. Они посыпались, на мгновение прилипая к стеклу, и в комнате ещё потемнело.
– Я был уверен, что если узнаю историю картины, то узнаю историю убийства, – сказал Илья задумчиво. – И ошибся. Я всё время допускаю ошибки.
