…Это не может быть роман. Все романы начинались одинаково. Никакого красного тумана, боли в затылке и желания раздирать одежды. Просто некий физиологический процесс – так положено, и положено, чтоб процесс доставлял удовольствие. Значит, попробуем это самое удовольствие извлечь. И дальше всё сводилось к извлечению.
…Нет, это не роман.
– Я дала себе слово, что год буду одна. И тут подвернулся ты.
– Всегда кто-нибудь подворачивается.
Она засмеялась и бедром провела по его джинсовым ногам.
Илья подхватил её, прижал и слегка приподнял над полом. Она была довольно тяжёлая и очень горячая.
Они упали на кровать, которая вздрогнула и застонала, и спешно и отчаянно раздевали и гладили друг друга, и он всё никак не мог оторваться от ёжика её волос и от её острого малинового вкуса. Ему было мало, мало, и все попытки насытиться лишь разжигали жажду.
Она то ли боролась с ним, то ли старалась им завладеть, делала что-то особенное, отчего красный туман у него в голове не только густел, но и раскалялся, как плазма. И можно было прикинуть температуру плазмы, но он совершенно забыл, как это делается, и забыл, зачем вообще нужна температура плазмы.
Они прижимались друг к другу в необъяснимом исступлении, набрасывались друг на друга, и невозможно было понять, что они делают – мучают или развлекают друг друга.
Он победил, конечно. В тот момент, когда и должен был победить. Она сдалась.
И в этот момент объяснилось то, что было необъяснимым, – исступление, жажда, мука.
Никакого извлечения физиологических удовольствий!.. В его победе было поровну усилий тела и души.
Она принадлежала ему, и Вселенная принадлежала ему, и раскалённая плазма, и ледяная пустота – всё принадлежало ему, и он принадлежал миру, в котором всё было по-другому, он даже никогда не мечтал о нём, потому что не знал о его существовании.
Он словно смотрел на Вселенную с другой стороны и удивлялся, что она – такая.
Воронка закручивалась и ускорялась, и, побалансировав на краю и цепляясь друг за друга, они всё же ухнули в самую её сердцевину.
И что там было, в эпицентре, Илья никогда и никому не смог бы рассказать. Даже ей, хотя она была рядом.
…Они лежали довольно долго и как-то отдельно друг от друга. Потом он взял её пальцы и подержал. Приподнялся на локте, и она посмотрела на него.
Одновременно они набросились друг на друга, словно требовалась срочная проверка, повторение. Она не сказала ни слова, и он молчал, и в их молчании тоже был особый смысл.
Когда Илья Сергеевич вспомнил, для чего в принципе вычисляется температура плазмы, оказалось, что за окнами темно.
Агния, подвинув его, выбралась из постели и стала жадно пить холодный чай.
– Дать тебе?
– Конечно.
Она принесла ему полчашки, а потом налила ещё.
Он выпил единым духом и уставился на неё.
– Что ты смотришь?
– Ты совершенное произведение, – сказал он глупость, изумляясь тому, что говорит. – Законченное. Тебя нельзя улучшить. Ты абсолютна, понимаешь?
Она покачала головой. Её необыкновенные светлые глаза казались нарисованным художником – у людей не бывает таких глаз.
Илья взял её за плечи и уложил рядом с собой.
Теперь от неё пахло лесными травами и летом.
– Я никогда не видел таких совершенных… – он поискал слово и нашёл не сразу, – творений.
– А, – протянула Агния. – Я поняла. Ты чокнутый профессор в прямом смысле слова.
Ему было важно, чтобы она поняла, что он хочет сказать. Важно, как никогда в жизни.
Он сел на колени, наклонился и взял в ладони её лицо.
– Нет, послушай меня. Ты не красивая.
– Ужас какой.
– Ты совершенная.
Она потрогала его ладони на своих щеках.
– Что с тобой? – спросила она с нежностью, как будто он был маленький мальчик, а она взрослая женщина. – Что ты хочешь сказать?
Он немного подумал, как объяснить получше.
– Ты восхитительная. Ты вся.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Он удивился. Уж он-то знал о ней всё!..
– Нонсенс, – сказал он, чтобы ничего больше не объяснять, и лёг рядом с ней.
…Должно быть, имело смысл сказать, что всё было чудесно и с ней он пережил лучшие мгновения жизни, но он не умел произносить такие глупости. И почему-то был уверен, что она в них не нуждается.
– Я правда дала себе слово, – сказала она и положила его ладонь себе на лицо, на глаза. – Ни в кого не влюбляться. Никому не верить. Не начинать сначала. По крайней мере год.
– Это очень глупое обещание.
– Почему?
– Потому что от тебя это никак не зависит. Ты же не можешь пообещать себе, что сегодня вечером взойдёт луна. Она или взойдёт или не взойдёт, на её собственное усмотрение. Ты тут ни при чём.
Она помолчала, потом выглянула из-под его ладони.
– Ты думаешь?
Он кивнул.
– Всё равно я не собиралась с тобой… спать.
– Спать, – повторил Илья Сергеевич. – Она не собиралась спать со мной!
– Но ты мне понравился, – призналась Агния и, кажется, покраснела.
– И ты мне понравилась, – сказал он спокойно.
Они просто болтали, и он был уверен, что болтовня не имеет никакого отношения к тому, что только что случилось с ними.
– А что это у тебя за новая теория?
– Какая? – пальцами он легко прищемил ей нос.
– О том, что люди или мучают, или развлекают друг друга.
– На самом деле автор теории – повариха Клавдия. Я рассказал, что мои родители всю жизнь ссорятся и испортили существование друг другу и мне. А она сказала: зато ни одного дня они не скучали. Всё время развлекались.
– Странная теория, – удивилась Агния, пытаясь представить, что было бы с ней, если б её родители каждый день ссорились. Наверное, пришлось бы навсегда уйти из дома и совсем пропасть.
– Я потом подумал и решил, что в этом есть смысл.
– Я тоже потом подумаю и что-нибудь решу, хорошо?
Он перестал хватать её за нос и стал гладить по голове.
– Артобалевский теперь пропадёт, – протянула она задумчиво, следуя странной ассоциативной цепочке. – Подруга его не выпустит.
– Может быть, ему и не нужно вырываться.
– Это ему сейчас не нужно. А время пройдёт?
– Я не знаю, – признался Илья Сергеевич. – Хотя, конечно, любая красота приедается, если это не… совершенное творение.
