«Нас предали, и это переворот»
— После того, что произошло, у вас уже было предчувствие, что Литву придется покинуть?
— Я ходил к Бурокявичюсу с этим вопросом, предлагал купить для нас всех в Белоруссии дом. Нет, — спорил он, — это панические настроения… 19 августа 1991 года я был в Сочи, зашел в море, слышу — две женщины разговаривают между собой про Москву и про Горбачева. Вышел из воды, говорю жене: собирайся, поехали домой. Прилетели в Вильнюс в час дня. В три я уже был у Бурокявичюса. Спрашиваю: что происходит? Он говорит: «То же, что и 13 января, — провокация». Какие-то указания поступали? «Ничего абсолютно. Нас предали, и это переворот». Мы собрали в тот же день бюро ЦК, обсуждали, что делать. Я поднял вопрос: будем ли переходить в подполье? Бурокявичюс отвечает: нет, никакого подполья не будет… Звонит Бразаускасу (лидер расколовшейся ЦК компартии Литвы, будущий президент Литовской Республики. — Г. С.), и последний сообщает ему, что состоялось заседание сейма, где решено было запретить коммунистическую партию. Иными словами: уезжайте куда хотите, потому что здесь вас могут убить… Вот по этому совету Бразаускаса мы и стали действовать. Так получилось, что у меня были билет и виза в Германию, где жили двое моих сыновей. Когда началась вся эта катавасия, одного сына исключили из университета из-за отца, у второго тоже начались проблемы на работе, и они уехали. Ну ладно, думаю, — съезжу на неделю. Уехал в Оснабрюк. Звоню оттуда секретарше, а та рассказывает: все разъехались, никого нет, возвращаться некуда. Тогда позвонил своему брату, он был профессором университета. Тот говорит: категорически не при-езжай, убьют прямо на границе. Дело в том, что в литовской печати появилась статья, где называлась моя фамилия и рассказывалось, что у коммунистов якобы прошли обыски, в том числе и у меня, и нашли какое-то оружие. Никакого обыска у меня дома, конечно, не было, но смысл публикации был таков: по стране бродят опасные вооруженные коммунисты, потому их следует пристреливать. Пришлось мне до 2001 года оставаться в Германии. Помощи, выделяемой политическим беженцам, было вполне достаточно, чтобы прожить. Я стал учителем игры в шахматы, участвовал в турнирах, иногда выигрывал.
«Пока эти два паука в банке — Горбачев и Ельцин — между собой не разберутся, ничего не изменится». Фото из архива Г. Сапожниковой.
— Почему же мы с вами разговариваем сейчас в Минске, а не в Берлине?
— Я решил вернуться довольно давно. Но мой советский паспорт был недействителен. С тем немецким документом, что мне дали, — кандидат на получение политического убежища — я не мог пересечь границу. Литовского гражданства мне не дали, зато я получил российское. Заявляю в Германии, что хочу выехать, — а там все вдруг заволновались, забегали. Не могу понять, почему вдруг стал для них таким ценным кадром? Оказывается, Литва уже два раза обращалась в Германию с требованиями о моей выдаче. И немцы не знали, что делать, — то ли нарушать закон, то ли портить политические отношения с Литвой? 2 января 2001 года ко мне приехали полицейские, отвезли в аэропорт и проводили. Прилетел в Минск — никто даже никаких вопросов не задавал.
— В Белоруссии все сложилось удачно?
— И прописку дали, и пенсию. Дело об организации переворота с целью захвата власти, в чем меня подозревают в Литве, согласно которому я будто бы «нападал на студентов, пытался захватить железную дорогу и угрожал остановить Игналинскую ГЭС», — до сих пор не закрыто. Это очевидная глупость: никакой другой законной власти, кроме советской, в 1991 году не было, я был гражданином СССР, а Литва — советской республикой, одной из пятнадцати.
* * *
Литва еще раз догнала профессора Лазутку и плюнула ему в спину. Осенью 2014-го любимая жена Валентина Антоновича, Анна Клементьевна, поехала в Вильнюс проведать сына. И больше оттуда никогда не вернулась. Инсульт… День ее похорон он провел один, глядя на церковь из окна их минской квартиры. Если бы 82-летний профессор поехал проводить супругу в последний путь, его бы арестовали прямо на литовской границе.
Станислава Юонене: «Моей родины больше не существует» Как к штыку приравняли перо
— Дураки, думали, что им дадут колготки и колбасу… Что у них будет демократия… — ворчит, накрывая на стол, бывший редактор газеты «Тарибу Летува» («Советская Литва») Станислава Юонене.
Дело происходит в Белоруссии — в нынешней Литве это было бы невозможно, потому что проблемы со свободой слова и охота за журналистами там начались не сегодня, а еще 25 лет назад, во времена самого что ни на есть расцвета гласности. Коллега и тезка Станиславы, главный редактор радиостанции с таким же названием, как газета, Станислав Мицкевич (о нем рассказывалось в четвертой главе) предстал перед литовским судом еще в конце 90-х, но наказания счастливо избежал, мудро покинув территорию Литовской Республики за день до приговора. А Станислава Юонене все эти четверть века была в глухой обороне и отказывала в интервью коллегам даже тогда, когда Литва активно требовала ее экстрадиции. Ее и генерала Владимира Усхопчика — и лучшей параллели между штыком и пером, которую столь революционно провела Литва, невозможно было даже представить…
Поэтому я набралась храбрости и просто позвонила ей в дверь, не договариваясь заранее об интервью, в котором она бы все равно отказала. Четыре разномастных кота подозрительно разглядывали диктофон, пока мы знакомились с их хозяйкой — до сих пор красивой и яркой женщиной, которая подчеркнуто не хотела вспоминать о прошлом. Кошки и плюшевые игрушки — вот та стена, за которой Станислава Юонене решила укрыться от разочаровавшего ее мира.
— Никак не могу понять, кто нас, журналистов-идеалистов, в начале 90-х убедил в том, что абсолютно вся Литва хотела лишь одного — независимости?
— Ни в коем случае! ВСЯ Литва никогда этого не хотела. Нормальные люди, даже малообразованные, понимали, что творится. Что идет продажа страны, ценностей и людей.
— Мы были неопытны в плане ведения психологической вой-ны — и поэтому не смогли противостоять тому — информационному валу? Или нас останавливало любопытство перед неизведанным доселе капиталистическим будущим?
— Многие годы в Советском Союзе велась работа по уничтожению социализма, СССР, основ той жизни, которой мы жили. И поэтому все смотрели на Америку с раскрытыми ртами. Все думали, что будут свободными. А спроси у них сейчас — что такое свобода? — ответить не смогут.
Облако раздора
— На ваши взгляды повлияли убеждения членов вашей семьи? Вы ведь, будучи стопроцентной литовкой и живя в Литве, могли вырасти совсем другим человеком…
— Я сама выросла. Мои родители крестьяне — нормальные, умные люди. О политике никто в те времена не говорил. Я родилась в Каунасе, но, когда началась война, родители переехали жить в деревню. Окончила там школу и уехала в Вильнюс, в университет. И больше туда не возвращалась.
