«Зачем вы нас бросаете?»
— Итак, в первый день августовского путча вы смотрите телевизор, во второй пьете водку…
— Нет, в первый день мы восстанавливаем советскую власть! Когда в Москве начался путч, к нам в подразделение забежал человек из первого взвода с новостью: военные, говорит, штурмуют парламент. Все обрадовались: сейчас наши придут, все поставим на свои места! А потом выяснилось, что, оказывается, дело происходит не в Вильнюсе, а в Москве. И какая-то такая наступила растерянность… Мы ждали, что сейчас наступит порядок, а получился еще больший непорядок.
Была дана команда нас разоружить. А мы разоружаться не хотели, потому что знали, что нас в этом случае просто-напросто перестреляют. Доходило до смешного: псковским десантникам говорили, что ОМОН штурмуют Внутренние войска, и если те попробуют омоновцев защитить, то танки перестреляют и их. В «Северном городке», где располагалась дивизия, — что нас штурмуют десантники. То есть всех нас между собой стравливали. Но ничего у них не получилось. Офицеры из «Северного городка» позвонили нам и сказали: ребята, приезжайте, немножко боеприпасов вам дадим. Мы спрашиваем: «Вы нас штурмовать не будете?» Они говорят — да вы что? Да мы порвем за вас всех! Нас, когда мы приехали, разве что на руках не носили. На тот момент дивизия Внутренних войск, которой мы были формально подчинены, отказала нам и в пище, и в связи. Они от нас отвернулись, хотя мы были у них в подчинении. А совсем другая воинская часть дала и хлеб, и пайки.
На третий день путча в отряд приехали прокурор Литвы Артурас Паулаус-кас и министр внутренних дел Марионас Мисюконис. И доказывали нам, что присягу вполне можно принять несколько раз. Предлагали сдать командира. И вот тогда зародилась мысль, что конец уже совсем близок…
Примечательно, как мы перебазировались на территорию вой-сковой части. Погрузили все свое имущество на бэтээры, поставили на башню головного знамя МВД Литовской ССР — которое, кстати, до сих пор у нас хранится — и поехали в «Северный городок». Люди стояли на обочинах и смотрели нам вслед. Никаких проклятий — только цветы и яблоки… Вы не поверите, но к нам не то что русскоязычное население — подходили коренные жители Литвы, которым была близка советская власть, и говорили: «Зачем вы нас бросаете? Мы «лесных братьев» истребляли, а вы нас бросаете под их ножи?» У ребят от этих слов слезы текли… А в Верховном Совете была объявлена боевая тревога. Сказали, что ОМОН в очередной раз пошел на штурм.
Никто не хотел уходить, все стояли на том, что отряд можно вывести целиком. Но нас обманули, и неоднократно, даже после того как вывели в расположение войсковой части: сначала запретили ходить с оружием, а когда мы пошли в столовую, оружие и вовсе забрали. А без оружия мы уже были никто…
Часть из нас уволилась и осталась в Литве, часть перешла на службу в Вооруженные силы, а остальные полетели в Москву. Бориса Пуго уже не было в живых, но для нас все равно пригнали самолет министра внутренних дел. На аэродром Вильнюса нас доставили на машинах войсковой части. С нами должна была лететь комиссия МВД СССР, но ее глава господин Демидов испугался наших шуток насчет того, что мы захватим самолет и улетим за границу, и с нами не полетел. Офицеры 107-й дивизии выстроились на взлетной полосе и отдали нам честь. Будущий чеченский президент Алан Масхадов стоял навытяжку! На тот момент это был решительно советский офицер, председатель офицерского собрания всего гарнизона. Так что мы его знаем немножко с другой стороны, чем все.
— О чем вы думали, когда самолет взлетел?
— Лишь бы он в Вильнюсе опять не приземлился… Когда летели — мрачно шутили насчет того, подогнали ли на летное поле автозаки? Потому что нам сказали, что нас везут в дивизию Дзержинского под домашний арест. Вышли из самолета, идет какой-то полковник — откуда, говорит, пацаны? Из Вильнюса. Эх, где ж вы были несколько дней назад? Так бы советскую власть сохранили…
Всех нас объявили ярыми путчистами. «Разведка» доложила, что было негласное указание на штатную работу никого из нас не брать, увольнять при первой возможности и категорически запрещалось принимать на работу в Москве, Ленинграде и области. И даже через несколько лет, когда, помотавшись по стране и переждав сложные времена, многие из нас решили восстановиться в милиции, нам отвечали «до свидания», если слышали, что мы из вильнюсского ОМОНа. Ездили мы на прием в Министерство обороны. Говорили: мы офицеры, мы служить хотим, как раз Чечня началась. Но каждый раз, куда бы мы ни устраивались, дело заканчивалось тем, что поступал ответ: в ваших услугах не нуждаемся.
С чистого листа
— Кем в итоге работали?
— Кто охранником, кто водителем. Многим из нас пришлось похерить в себе и мечты, и способности. Потому что пришлось делать в жизни то, что мы делать не собирались. В органы никого из нас больше не взяли. Были единичные случаи, ребята устраивались, но не как бывшие сотрудники, а как вновь принимаемые. С чистого листа. Как только пишешь в анкетах, что ты вильнюсский омоновец, — так сразу отбой…
15 человек поехало в Минскую школу милиции. И там нам тоже объявили, что мы никому не нужны. И тут какой-то человек в коридоре спрашивает: «Вы откуда, ребята?» А на нас форма, камуфляж. «Из Вильнюса. Распределили служить в Белоруссию, но никуда не берут». «А пойдемте служить ко мне, в город Борисов, я — начальник местного РОВД», — предлагает тот. Это был полковник Шибалко. Через месяц он нас еще раз спас — предупредил, что в Борисов приехала специальная бригада, чтобы нас арестовать. Если жив, дай Бог ему долгих лет жизни и здоровья! А если нет — вечная ему память…
Мы растерялись: что ж нам делать-то? Приезжают трое наших парней, которые вместе с рижскими омоновцами улетели в Тюмень, и предлагают: поехали служить в рижский отряд! Прилетели. И тут нас ошарашивают, что буквально только что арестовали заместителя командира рижского ОМОНа Сергея — Парфенова, — его вызвал начальник УВД, он зашел — и латыши ему тут же руки заломили и увезли в Ригу.
Руководство тюменской городской милиции вроде к нам хорошо относилось, но на работу не брало. Предлагало временно устроить дружинниками. У нас оставалось по 100–150 рублей, а килограмм макарон уже стоил под 100. И тогда один из нас продал вахтовикам зимний камуфляжный комплект, мы взяли билеты и улетели в Москву
— За вами за всеми шла охота?
— Официально по Интерполу в розыск были объявлены три человека: Рощин, Разводов и Макутынович. Но реально охотились за всеми. Списки разыскиваемых довольно относительны, и литовские прокуроры их постоянно тасуют. Вот скажите — когда в этом списке появился танкист Юрий Мель? Уже ПОСЛЕ того, как его задержали, так? Именно…
* * *
Достаю фотоаппарат, чтобы их сфотографировать. Перемигиваются между собой: ну что — береты наденем? Надевают и сразу же становятся узнаваемыми — теми же самыми омоновцами из начала 90-х, которыми народ пугали перед сном по телевизору. «Рощин, у тебя вроде бы скоро ремонт, да? — говорят они хозяину квартиры, хитро поглядывая на белые обои: А давай напишем на стене углем: «Мы вернемся!» и отправим фотографию в Вильнюс? А?»
