– Любят они все наше, – сказал полковник. – Офицерские часы. Черную икру. Девок наших любят. Только вот к «Беломору», наверное, не могут привыкнуть.
На мою просьбу откликнулся радостно.
– Все равно скоро помру, – сказал он. – А с Америкой у нас теперь дружба. Я рад за тебя. Шинелей у меня полный шкаф. Иди – выбирай. Как в магазине. Только парадную оставь, пожалуйста.
Шинелей у полковника оказалось четыре штуки. У одной супруга уже отрезала рукав для каких-то хозяйственных нужд. Мы достали полковничий гардероб и разложили его на небольшой двуспальной кровати.
– Хорошие, – сказал я, разглаживая короткий шерстяной ворс старинной военной одежды. – А ходить в ней удобно?
– Не понял…
– Ну, они такие длинные. Я давно привык к курткам. И потом жесткие. Воротник колется, да?
– Ты что, в шинели не ходил? – спросил меня полковник подозрительно. – Колется ему… Надень шарф. Какого твой приятель размера?
Я примерял пиджак Лейбы. Мы с ним носили вещи одинакового размера. Это упрощало задачу. С Черкасовым мне тоже повезло: мы были одного роста и телосложения. Я надел шинель, посмотрелся в зеркало.
– Как будто на тебя пошита, – сказал полковник. – И вообще, тебе военная форма к лицу. Жаль, что ты не пошел в военное училище.
Мы вернулись к чаю. Старик притащил с балкона банку клубничного варенья. За чаем рассказал, что год назад к его дочери пришли устанавливать кабельное телевидение. Человек, представившийся монтером, оказался маньяком. Изнасиловал Надьку и ее старшую дочь. Потом убил. И сам повесился в туалете. Четырехлетняя Анька три дня бродила среди трупов. Сейчас бабушка пошла за ней в детский сад. Если я еще немного посижу, будет шанс познакомиться.
Я горестно молчал, оглядывая скромную обстановку. Лакированная мебель из какой-то страны социалистического содружества, лосиные рога на стене, чеканка с обнаженной влюбленной парой. Надвигающаяся смерть, которую он принимает со смирением и безропотностью. Надьку я знал: мы обменивались с ней видеофильмами. Один раз она угостила меня большим шматом настоящего деревенского сала.
– Подожди-ка, мил человек, – вдруг сказал Черкасов. – У меня и для тебя есть подарок. Я помру – а тебе пригодится.
Он удалился в спальню и принес кортик. Офицерский кортик. Предмет форменной одежды на флоте. Носится по особому указанию при парадно-выходной форме и на парадах.
– Трофей, – объяснил полковник. – Настоящий. Немецко-фашистский. С подводной лодки.
– Вы решили так отомстить немцам?
– Что, Дим?
– Ну, храните его. Будто изъяли…
Старик меня не понял. Я задумчиво взял кортик, вынул его из ножен, вложил опять. В часах проснулась кукушка. Она была пыльной и немного хрипловатой.
– А чья это шинель? – В голову мне пришла неожиданная мысль. – Она такая маленькая. Как детская…
– А… – засмеялся Черкасов. – Гостил у меня как-то майор Чижевский. Мелкий во всех отношениях человек. Вместе служили. Сейчас проворовался, торгует американскими сигаретами. Выпили. Опаздывал в аэропорт. На такси убежал прямо в кителе.
* * *
Осенью я появился в офисе у Эрика Кунхардта. Поговорили о том о сем. Тот собирался переходить в Бруклинский университет. Там больше платят. Когда появился Лейба, я вынул из рюкзака шинель.
– Вот. Только что с офицерского плеча, – сказал я ему. – Уникальная вещь. В России шинель как форму отменили. Перешли на полупальто.
Рукава оказались Лейбе чудовищно коротки, но он счастливо причитал и благодарил за подарок. Спрашивал о правилах химчистки. Маршировал по офису в шинели, застегивал и расстегивал ее. Поднимал и опускал воротник. Вешал ее на спинку компьютерного кресла и раскручивал как в центрифуге. Говорил, что купит себе в Интернете набор Георгиевских крестов и орден Красного Знамени. Подыщет ремень и портупею. Он ликовал и чувствовал себя абсолютно отмщенным.
Свидетель
Мое первое посещение синагоги закончилось штрафом. В Бруклине меня оштрафовали за курение на перроне метро. Я упирал на то, что курю на свежем воздухе, но полицейский был непреклонен. Общественное место есть общественное место. К одним непредвиденным расходам прибавились другие. Настроение испортилось окончательно, но у меня хватило выдержки держать язык за зубами. Материться на полицейских – не только невежливо, но и неумно. Мы с молодой женой сели в подошедший поезд и несколько станций ехали молча.
Два месяца назад я женился на прислуге своей любовницы. Приезжал в гости, познакомился. Позвал в гости на Рождество. Приехала – и осталась. Почему бы и нет? Все равно Хильда была замужем. Мне нравилось, как она смеется. Ржет по любому поводу. И вообще, девушка хозяйственная. Потом выяснилось, что в стране она находится нелегально. Перед свадьбой мы начали выправлять документы. Еще до знакомства она подала на получение беженства по еврейской линии, но ей отказали. Теперь нашей задачей стало доказать существование антисемитизма в Белоруссии, откуда она приехала. В местной русской газете мы нашли объявление, что мистер Яков Гудман оказывает профессиональные свидетельские услуги выходцам из РБ и помогает получить статус.
– Наденьте шляпу, – сказал Гудман властным голосом и протянул мне грязный, засаленный котелок, который в другой ситуации я не осмелился бы даже взять в руки. – Вы – мужчина! Мужчины по нашей традиции в синагоге должны надевать шляпу.
Фетровая шляпа фасона пятидесятых годов оказалась большой и пахучей. Я хотел возразить, что мы находимся не в месте отправления культа, а всего лишь в его предбаннике, но пока что решил не спорить.
Гудман делил офис в Боро-парке с несколькими хасидами. В помещении были стол, три стула, книжные полки, забитые потрепанными книгами. На двери – пришпиленный кнопками плакат, поздравляющий всех с прошлогодним праздником Пурим.
– Вы, я вижу, прыткий юноша, – продолжил Яков Михайлович мысль, лишенную каких-либо оснований. – Мы с вами понимаем друг друга лучше, – обернулся он к моей супруге.
Она поспешила согласиться и тут же сбивчиво начала рассказывать нашу придуманную наспех историю. Кружок еврейской культуры. Студенческая демонстрация. Колпак КГБ. Арест. Унижения и пытки.
– Я хорошо владею материалом, – прервал ее Яков. – Можете не рассказывать. Я дам вам сейчас цельную картину происходящего.
Он вытащил из ящика стола небольшую картонную папку с завязочками и, доставая одну за другой вырезки из газет и какие-то документы, стал их зачитывать. Комната капля за каплей наполнилась ужасом.
«Жиды и жиденыши! Уберайтесь из нашей родной Белоруссии! Вы разволили нашу страну. Мы не хотим терпеть больше вашего присутствия. Мы не хотим, чтобы наши дети общались с вашими выродками! А если вы не уберетесь по-хорошему, мы уничтожим вас по одиночке. Мало немцы вас били и не добили. Это обязательно сделаем мы. Уберайтесь пока не поздно! Группа Национальный фронт Беларуси».
