Мы выходили из мирной части порта, провожая взглядом гигантские краны желтого и голубого цвета, нехотя перемещающие заморские грузы на берег. Начались боевые корабли, и капитан с большим воодушевлением принялся за рассказ. Скорость, водоизмещение, вооружение, количество ракет. Особое внимание он уделял стоимости того или иного проекта. Публику это вдохновляло больше всего. Некоторые женщины аплодировали, мужчины скромно опускали глаза. Кораблик поравнялся с двумя авианосцами, у борта которых шла оживленная погрузочная работа. Авианосцы были повернуты к публике прямоугольными взлетными площадками, напоминающими трамплин в бассейне или на снежной горе. На одной из них стоял истребитель F-117, нечто из фантастического фильма о звездных войнах.
– Сербы на днях сбили такой же своими зенитками, – вздохнул Артур. – Думаю, поработал ваш модернизированный С-125.
– Не оправдывайся, брат, – сказал я. – Ни вы тут ни при чем, ни мы…
Артур грустно посмотрел на меня и обнял как родного.
– Я не ожидал, что наши поведут себя таким образом, – сказал он. – Это все из-за этой гребаной Моники. Ну и туркам надо подмахнуть. Мне хочется извиниться перед тобой и твоим отцом. Передашь ему привет, ладно? Скажи, что я горжусь им. Я рад, что ты пошел по его стопам.
– Ты знаешь, Арт, – сказал я. – По-моему, он этому не очень-то рад. Ты помнишь, что сегодня мы собирались играть в карты?
Экскурсовод тем временем продолжал лекцию: на фоне открывавшихся видов на бесконечные ряды военных судов это казалось лишним.
– В зону ответственности Второго флота входит весь Атлантический океан – от Северного полюса до Южного и от берегов Северной и Южной Америки до Западного побережья Европы. Типовая организационная структура флота предусматривает формирование в его составе двадцати оперативных соединений, в том числе: двадцать оперативных соединений боевых ударных сил, двадцать одно оперативное соединение патрульно-разведывательных сил, двадцать два оперативных соединения амфибийных сил…
Артур поморщился:
– Кому нужны эти цифры? Врубайте музыку. Хочу Бесси Смит или хотя бы Армстронга. Мы отработали. У нас праздник! Лично я готов потанцевать. I’m ready, where’s lady?
Он подошел к молодой секретарше Свена и шутливо сделал с ней несколько вальсирующих движений. Мимо проплывали причалы с пришвартованными у них кораблями, складскими помещениями и бесконечными рядами припаркованных автомобилей. Монументальная композиция: крейсеры, эсминцы, фрегаты, десантно-вертолетные суда… Самая большая военно-морская база в мире приветствовала своих хозяев и их гостей.
К вечеру все порядком перепились, на палубе выстроился небольшой джазовый оркестр, состоящий в основном из моряков афроамериканского происхождения. Редкие пары вяло двигались в такт музыке, мужчины переговаривались, разбившись на группы по интересам. Мы сидели в кают-компании со стариками и играли в карты на раздевание. Никто не помнил, кому пришла в голову эта дикая мысль, но было решено раздеть проигравшего до трусов и заставить прогуляться по кораблю. Играли в очко.
На авантюру согласились Сен, Арт, Джонсон и еще какой-то насмешливый хмырь из Техаса. Процесс шел быстро, слаженно, с переменным успехом в сторону то одного, то другого игрока. Жены до священнодействия не допускались и гуляли по палубе, посмеиваясь над мужчинами.
– У меня две десятки, – сказал Свен надменно.
И многодетному, изрядно полысевшему за последний год Нику Джонсону пришлось снять накрахмаленную сорочку.
Он остался в майке, демонстративно напряг бицепс и засмеялся.
– Магн к тому моменту лишился галстука и обручального кольца. Его придурошный земляк проиграл пиджак и жилетку, Артур снял браслет для регулировки давления. Мне не везло больше: они уже раздели меня по пояс. В следующем кону банковал я, решил вернуть свое имущество, поставив на остатки одежды, но проиграл. Встал, начал расстегивать ремень на джинсах.
– Ну что ты делаешь? Перестань, это шутка…
После некоторых пререканий согласился остаться в брюках, закатал их по колено и вышел на свежий воздух, словно рыбак или купальщик. Уже стемнело, и я вряд ли привлекал внимание людей, которые вернулись в зал для просмотра документалистики. Со стороны меня можно было принять за работника корабля, выползшего покурить из машинного отделения. Я побродил по палубе, всматриваясь в отдаленные огни города, чтобы понять, сколько времени осталось до конца путешествия. На корме встретил Шамиля Ашраф-шаха, татарина из лаборатории Сандия. Шамиль родился в Америке, но чтил родную культуру и корни.
– Загораешь? – спросил он равнодушно. – Или решил искупаться? – Вздохнул и вновь уставился в убегающую волну.
Я тоже облокотился на перила и закурил. Помолчали, думая каждый о своем.
– Это ваш Достоевский сказал о слезинке ребенка? – спросил Ашраф-шах неожиданно. – Что она… Чего там?.. Что она важнее всего…
– Не помню. Кажется, она должна спасти мир… А чего ты вдруг?
Шамиль судорожно вздрогнул и повернулся ко мне с ожесточением. Было видно, что он говорит сейчас нечто выстраданное и не может избавиться от этого уже очень давно:
– Пусть сербы будут ненавидеть нас хоть пятьсот лет – но все их имперские амбиции не стоят и слезинки одного албанского ребенка!
Я смотрел на него, почувствовав себя окончательно чужим и голым. Мне стало холодно от внезапно сменившегося ветра. Хмель вышел. Прогулочный кораблик возвращался в порт Норфолка, отсчитывая суда Атлантического флота. Во тьме вырисовывались тяжелые очертания атомных авианосцев: «Энтерпрайз», «Дуайт Эйзенхауэр», «Теодор Рузвельт», «Джордж Вашингтон», «Гарри С. Трумэн». База обслуживала около трех тысяч кораблей в год. Подумать только: трех тысяч!..
Во мгле белым привидением проступил гигантский военный госпиталь на четыре тысячи коек. Завораживающий мир удивительных вещей и многозначных чисел. Мимо проскочил портовый буксир. Я задумался о своем одиночестве в этой стране, об отчужденности, которая возникла сегодня и, возможно, навсегда. Мой полуголый вид на фоне самой большой военно-морской базы в мире лишь подчеркивал отчаяние. Обида, жажда мести, горечь предательства – эти чувства лишь брезжили и не могли оформиться во что-то определенное.
Я облокотился на перила, рука нащупала какую-то мокрую тряпку, повешенную для просушки. На перилах висели большие, потрепанные женские трусы фиолетовой расцветки. В них было нечто пронзительно печальное, что-то типа бот «прощай молодость». О какой-то сексуальности не было и речи. Какой нелепый предмет. Как? Почему? К тому же на научной конференции… Я взял их на просвет и посмотрел на луну, звезды, огни Хэмптонской бухты. Я смотрел на проплывавшие мимо суда и баржи и чувствовал, как беззащитны они в этом море, перерастающем в звездное небо. И море это росло вместе с моим дыханием и уже стало настолько велико, что было сравнимо со всем Мировым океаном и слезой ребенка.
Я всхлипнул. Пьяный и слабый, как царь в какой-то античной легенде, обходящий свое войско и понимающий, что каждому из его воинов суждено умереть. Я даже начал молиться с этими идиотскими трусами в руке, чтобы оттянуть момент всеобщей гибели.
