– И с ним была Танька, – закончил я.
– Они ушли.
– Зачем?
– Чтобы нам было хорошо. Я хотела показать тебе одно увлекательное кино.
– Я видел много фильмов.
– Такого ты еще не видел.
– Европейское?
– Да. Финское.
– И что там?
– Там я.
– В наряде королевы?
– Наоборот.
Эрика картинно закинула руки, красуясь в рассвете. Со сдвинутой копной на голове, тонкая, как проволока в современном музее, с детскими неровными зубами, она была великолепна.
Я повалил ее на спину и увидел маленькое лицо, окруженное зарослями восточной прически, с такими голубыми глазами, что не снились и германским лесам. Они были похожи на яйца каких-то неведомых птиц – плотные, умные, их хотелось вынуть. Я лег на нее и понял, что мы одного роста. Мы делали свое любовное дело минут тридцать, прислушиваясь друг к другу скорее с любопытством, чем ожидая результата. Вчера получалось грубее и проще.
– Слушай, а где Мишка? – опять спросил я.
– Вот докопался!
Она резко встала с постели, прошла четкой походкой по комнате и, громко щелкая переключателем, врубила телевизор и видеомагнитофон. С пультом в руке вернулась в постель и долго мотала пленку, пока не нашла сцену с собой. Крыса вышла на середину комнаты и уселась прямо перед экраном.
– Это Эрик, – сказала Эрика. – Он хороший, но хочет есть. Давай его покормим.
– В блокаду крысы нападали на людей, – сказал я.
– Ты его полюбишь, – сказала Эрика.
– Зачем?
Она положила голову мне на плечо и мечтательно уставилась на экран, где двое финских мужиков терзали ее тело. На одном была шапка из крапивы, на другом – белые носки. Эрика выкладывалась по полной, демонстрируя пластилиновую гибкость. Она садилась на шпагат, делала «березку» и раздвигалась в полете, скручивалась в косу из ног и рук, когда в нее вставляли горячие финские парни. Они говорили что-то друг другу на своем языке. Я подумал, что они могли обсуждать что угодно. К примеру, вчерашний футбольный матч. Эрика лежала рядом, будто сойдя с экрана, я зачарованно прижался к ней. Она была первой порноактрисой в моей жизни. У нее были длинные руки и ноги, крепкие донельзя. Я целовал ее шею без бриллиантов, руки без татуировок. Она не извивалась по своим киношным правилам. Она вела себя так, будто мы давно знакомы и нашему знакомству нет конца. Мы перекидывались сигаретами и фразами.
– У тебя в доме есть овощи? – говорил я, глядя в потолок.
– Я не ем овощи, – отвечала она. – Я оставляю их вегетарианцам.
В одном ухе у нее был странный пластмассовый кругляшок, серый… Другое было как будто раздетым, что еще больше меня воспламеняло.
– Эрика, а почему тебя зовут Эрика?
– Папа так назвал, он подумал за меня. Мне нравится. А тебе?
– Твой папа был прав.
Я пошел курить на балкон и на обратном пути чуть не наступил на Эрика. Крыса противно пискнула и метнулась под шкаф.
– А правда, у вас в Америке продают клубнику круглый год? – Эрика сидела на табуретке передо мной, закинув ногу на ногу. – Правда, что можно загорать голой на пляже?
– Клубника невкусная. Генно-модифицированная. Голой нельзя. Только в специальных местах. Иначе арестуют. В Новом Орлеане девушкам разрешено показывать на улицах города свою грудь. Еще есть несколько нудистских пляжей, но я там пока что не был. А зачем тебе голой?
– Я красивая. Хочу нравиться.
– Тогда носи длинное платье. – Я с омерзением смотрел, как крыса вертится у ее ног.
– Эту ерунду я уже слышала.
Когда я шел назад в гостиницу, вспоминал, как она подходила к окну и резко распахивала шторы. На улице стоял аистом клюющий землю подъемный кран. Эрика вглядывалась в него и повторяла телом его движения.
– Как дела? – спросил таксист.
– Потрясающе. Провел ночь с крысой и порноактрисой. Она – Эрика, он – Эрик.
Оставшуюся дорогу водитель молчал.
Я приехал к профессору Фостеру на Халтурина, чтобы перевезти его в другую гостиницу. Бюджет не позволял организаторам нашей поездки оплатить недельное проживание в отеле у Эрмитажа, и нас переместили в «Пулковскую».
Вечером мы сидели у него в номере и пили пиво.
– Почему русские поэты стреляют друг в друга? Они военные? – спросил Фостер, переключая программы.
– Да, Эдвард, военные. Солдаты. Офицеры. Гусары. И вообще у нас всеобщая воинская повинность.
– Давай тогда стреляться.
Мы посмеивались, хотя у обоих было паршивое настроение. Погода испортилась, за окном летел мокрый снег.
Нашли канал со старым фильмом по рассказам О’Генри. «Боливар не выдержит двоих». «Родственные души». «Вождь краснокожих». Фостер внимательно смотрел в экран.
– Это, Дыма, не про американцев, – вдруг заявил он. – Это что-то очень русское. Это клоуны, которые прикидываются ковбоями. Играют хорошо, но это не про американцев. А вот реклама – точно наша. И какая-то скотина получила за это деньги. Как думаешь, сколько денег получила скотина, которая сделала мультик про черепах-ниндзя?
– Миллион? Я даже не знаю, Эд…
– У меня сын делает такую же компьютерную графику.
– Джон?
– У меня только один сын.
Я замолчал.
– О чем думаешь, Дыма?
– О финском кинематографе.
Эд переключил канал и тут же с грохотом поставил на стол бутылку пива, чуть не расплескав.
– Это балерина! Это балерина Мариинского театра. Эрика! Эрика Геленская. Я видел ее вчера по телевизору в «Жизели». Дыма, ты очень счастливый! Я бы на твоем месте женился, не раздумывая.
В Хобокене мы жили на соседних улицах. Я был знаком с Айлин, его первой и единственной супругой, подругой со школьной скамьи. Когда он с нею развелся, мы оба переехали в Джерси-Сити. Поселились по соседству. На работу иногда ездили вместе, ходили друг к другу в гости.
– Я сегодня гулял по Санкт-Петербургу, пока ты был со своей Эрикой, – сказал Эд мрачно. – Гулял, смотрел на людей. Тут много беженцев из балтийских стран.
– Это не моя Эрика, мистер Фостер, – перебил я его. – Просто веселая девица. Веселая девица из Веселого поселка. Чужой человек. Мне с ней даже не о чем говорить. Почему ты не поехал с нами?
– Твои друзья не говорят по-английски. И вообще, когда вы общаетесь, мне кажется, что вы в ссоре и вот-вот начнете бить друг другу морду.
– Так оно и есть, мистер Фостер. После любого разговора мы бьем друг другу морду.
