Ноги сами понесли мастер-сержанта в указанном направлении.
Ведьма, в панике думал он или, вернее, пытался думать. Ведьма околдовала, совсем, целиком, полностью! Господи, это что же, навсегда?!
Он и не заметил, как оказался у тех самых ворот. Трое егерей и четвёртый, с парой лейтенантских розеток на погоне, надо понимать, искомый начальник караула.
– Ещё один дезертир, сэр!
– Вижу. – Лейтенант был немолод, усат, явно выслужился из таких же сержантов. Быть может, полевой патент. – Ещё один, значит. И много вас ещё там в лесу прячется, солдат? Скольким надоело хлеб Её Величества есть, а каторжная похлёбка в Новом Южном Уэльсе вдруг наваристой показалась?
– Имею… сообщить… чрезвычайно… важное… – Мастер-сержант слышал свои собственные слова как абсолютно чужие. Оно и понятно – не он их произносил.
– Все вы имеете сообщить, – равнодушно сказал лейтенант. Это было равнодушие профессионала, для которого неожиданная, нештатная ситуация обернулась, по сути, самой настоящей рутиной. – Этот парнишка, что первым прибежал, тоже «имел сообщить». Ну вот, сидит в подвале, крысам, наверное, сообщает. А ты, солдат, значит… – Лейтенант извлёк на свет божий записную книжку в кожаном переплёте и прикреплённый к ней тонкой цепочкой карандаш в стальном футляре. – Двенадцатый бронепехотный полк, первый батальон, вторая рота.
Чёрт бы побрал все имперские знаки различия с их шифровками, подумал вдруг мастер-сержант.
– Имя!
Он открыл рот и вновь его закрыл. Почему-то он не мог его вспомнить. Вот совсем. Смыло начисто.
– Имя, солдат! – уже с раздражением повторил лейтенант. – Язык проглотил? Память отшибло?
Отшибло, так и захотелось сказать мастер-сержанту. Но вместо этого он выдал нечто совсем другое:
– Сэр, на острове… варвары!
– Ну и выдумщик. – Лейтенант не улыбался. – Советую тебе, солдат, если не желаешь угодить под трибунал за дезертирство и трусость, отвечать на мои вопросы прямо, быс…
– Сэр, – вдруг резко вскинулся один из караульных. – Смотрите, там… выше по склону!..
Там, презрительно высунувшись из низкого сосняка, замерла огромная седая медведица, о которой в Горном Корпусе ходило столько легенд.
– Седая… – выдохнул лейтенант, сощуриваясь так, что глаза сделались точно узкие смотровые щели. – Но как?..
– Боевая тревога! – гаркнул он тотчас. Растерянность не длилась и пары секунд. – Караульный взвод, в ружьё! Ты, солдат! Сколько тут варваров?
– Четверо, – слетели с губ сержанта чужие слова. – Я видел четверых, сэр!
Затопали сапоги. Караульный взвод лихо, чётко и быстро выстраивался подле ворот.
– Кто они? – Лейтенант в упор глядел на мастер-сержанта, ноздри его раздувались. – Это ведь Седая, так? Кто ещё с ней?
– О… оборотни, – не своими словами ответил сержант. – Волк и медведь. Огромные! Сэр, я…
– Райли и Уэлш, отведите в камеру, – резко перебил его лейтенант. – Потом разберёмся.
– Я же говорил… – начал было сержант – точнее, начали его губы, – однако его вместо ответа пихнули стволом в спину: шагай, мол.
Он зашагал, чувствуя, что ноги вроде уже не настолько чуждо-деревянные. Но язык с гортанью ему по-прежнему не повиновались.
Перед ним распахнули узкую железную дверь, бетонные ступени вели вниз, в темноту.
Он шагнул. Мысли, доселе остававшиеся его собственными, резко начали путаться, смешиваться, слова чужого языка зазвучали внутри черепа, отдались резкой болью по всей голове.
Ему предстояло что-то сделать. Вот прямо сейчас, немедленно.
Он просто не мог понять, что именно, и от этого становилось очень плохо.
Голова кружилась. Сильно резало шею, словно на него накинули тонкую стальную струну.
Ступени, ступени, ступени. Он же не хочет туда, он не хочет в темноту! Там таятся кошмары страшнее всего, что может измыслить Особый Департамент, чудовища, повинующиеся жуткой лесной ведьме, как же их не видит конвой, они все сейчас достанутся на зуб…
Снизу раздался дикий, истошный вой, переходящий в режущий слух визг. Человеческая гортань не в силах извлечь из себя такие звуки.
Двое стрелков с нетопырями в петлицах замерли.
– Что это, Джош?
– Кабы знать, – мрачно ответил другой егерь. Скинул с плеча карабин, передёрнул затвор; его товарищ сделал то же самое.
– Не стой, шагай! Твоя камера ещё не близко, – пихнул он мастер-сержанта в спину.
Ноги повиновались плохо. Сержант попытался что-то сказать, предупредить, остеречь – напрасно. Тьма сгущалась, в ней тонули блёклые пятна газовых рожков, и подземный коридор представал узкой щелью между готовых вот-вот сомкнуться гибельных стен мрака.
А визг всё длился, делаясь то выше, то ниже, то чуть громче, то чуть тише, но не останавливаясь.
Харпер, вдруг забилась пленной птицей мысль. Это он. Ведьма что-то учинила с ним, что-то непроизносимое, неизъяснимо ужасное…
У конвоиров, похоже, решительности тоже поубавилось. Однако тот, которого назвали Джошем, вдруг зло оскалился, крепче сжал карабин:
– Хорош труса праздновать! Пошли! Время отрабатывать жалованье!
Это подействовало. Они вновь шагали сквозь чернильную темноту, и мастер-сержант не видел впереди ничего, кроме тусклых, бледных, ничего не освещавших вокруг себя светлых пятен от раскалённых бесцветным пламенем сеток над железными раструбами горелок.
Он не видел ни пола, ни стен, ни дверей в них. Существовали только тьма и визг Харпера.
– Шагай!
Конвоир по имени Джош словно старался подбодрить сам себя.
Как далеко, хотел спросить сержант. И вновь ничего не получилось.
Глухие удары впереди, словно кто-то или что-то бьётся в запертую дверь. Скрежет рвущегося металла.
– Держи-и! – яростный крик обрывается мокрым бульканьем и жутким хрустом, тоже мокрым.
– Джош, – остановился егерь. – Джош, там что-то…
– Штаны не намочи, – злобно бросил Джош. – Дьявол, ни зги не видно, что у них с фонарями тут?.. Пол, где твой…
Он не договорил. Впереди загрохотали выстрелы.
Что-то огромное, тёмное метнулось на них из мрака впереди. Что-то залитое кровью, уже пробитое пулями, живое, безумное и очень опасное.
Оба егеря-конвоира оказались, однако, не трусы и не лыком шиты. Не просто тюремщики, чьей единственной обязанностью оставалось водить в камеры и из камер скованных наручниками арестантов.
Они разом упали на одно колено, разом вскинули карабины к плечам. Выстрелы грянули в унисон, и мастер-сержант готов был поклясться, что слышит звук раздираемой пулями плоти.
