123
Всю ночь я не сомкнула глаз, с нетерпением дожидаясь наступления утра. Моя давняя обида на Лилу исчезла; я вдруг поняла, что взяла у нее гораздо больше, чем она могла бы взять у меня. Я решила немедленно ехать в Сан-Джованни-а-Тедуччо. Я хотела вернуть ей «Голубую фею», показать свои тетради, вместе с ней пролистать их, умиляясь комментариям учительницы. Но главное, я чувствовала потребность сесть рядом с ней и сказать: «Видишь, как мы связаны? Мы с тобой две части единого целого!» Мне хотелось — с опорой на строгую логику, чему меня, как мне казалось, научил университет, и на литературный анализ, к методам которого меня приобщил Пьетро, — доказать ей, что ее детская книжка пустила в моем сознании глубокие корни, со временем давшие ростки и породившие совсем другую, взрослую книгу. Мне хотелось сказать ей, что без нее и мечтаний, которым мы предавались, играя у себя во дворе, моя книга никогда не появилась бы на свет. Я хотела обнять ее, поцеловать и сказать: «Лила! Начиная с сегодняшнего дня, что бы с нами ни случилось, мы не должны расставаться».
Но день у меня не задался с самого утра. Складывалось впечатление, что весь город восстал, лишь бы помешать нашей встрече. Я влезла в переполненный автобус, который шел в сторону моря, и всю дорогу ехала в жуткой давке. Потом я пересела в другой автобус, набитый еще плотнее, и не сразу сообразила, что еду не в ту сторону. Я выскочила вся растрепанная и помятая и долго ждала другого автобуса, кипя от злости. Простая поездка по Неаполю обернулась мукой. Этому городу было плевать на годы учебы, которые я провела над книгами. Чтобы попасть в Сан-Джованни, мне пришлось возвращаться назад. Можно подумать, кипятилась я, Лила переехала не на другую улицу, а спряталась в щель далекого прошлого, относящегося к тем темным временам, когда мы еще не ходили в школу, а никаких норм и правил еще не существовало. На самом грубом диалекте родного квартала я собачилась с другими пассажирами, поливала их бранью и получала в ответ не менее отборную брань, грозила кого-то убить и готовилась к тому, что кто-то убьет меня, одним словом, полностью насладилась искусством уличной свары, которым владела в совершенстве. Неаполь очень пригодился мне в Пизе, но опыт Пизы в Неаполе не только не помогал, но даже мешал. Хорошие манеры, приличная одежда и изысканная речь, а также теснившиеся в голове и рвавшиеся на язык книжные знания были признаками слабости, мгновенно превращавшими меня в легкую добычу и приманивавшими хищников. Пока я добиралась до Сан-Джованни, я пришла к окончательному выводу, что легкость, с какой я сбрасывала с себя маску воспитанности, и высокомерие, с каким я воспринимала свой новый статус, были неразрывно связаны между собой. Я получила диплом с отличием; я ужинала с профессором Айротой; я была помолвлена с его сыном; я отложила немного денег; в Милане выдающиеся интеллектуалы обращались ко мне с уважением — почему же эти ничтожные людишки позволяют себе подобное поведение со мной? Я почувствовала в себе силу, которая не давала мне делать вид, что ничего особенного не происходит, к чему нас приучила жизнь в нашем квартале и за его пределами. Когда в давке какой-то мужик попытался меня облапать, я ощутила свое священное право на ярость и заорала на него, назвав его такими словами, какими обычно пользовались моя мать и Лила. Пожалуй, я немного перегнула палку; выходя из автобуса, я боялась, что меня догонят и правда убьют. Никто меня не убил, но я еще долго не могла успокоиться. Из дома я вышла прилично и даже почти нарядно одетой, а сейчас была похожа на огородное пугало.
Я попыталась призвать себя к порядку: спокойно, ты почти на месте. У встречных прохожих я спросила, как пройти к дому Лилы. Пока я шла по корсо Сан-Джованни-а-Тедуччо, в лицо мне дул ледяной ветер. Улица тянулась желтоватой кишкой, в облупленных фасадах чернели проемы окон. Грязь была ужасная. Я плутала по дворам, следуя указаниям любезных прохожих, таким подробным, что от них было мало толку. Наконец я нашла и нужную улицу, и нужный дом. Поднялась по замызганной лестнице. В подъезде воняло чесноком и слышались детские голоса. Из приоткрытой двери выглянула толстая тетка в зеленом свитере и грозно спросила: «Вы к кому?»
— К Карраччи, — ответила я. У нее на лице нарисовалось недоумение, и я быстро поправилась: — К Сканно. — Фамилия Энцо произвела на нее не больше впечатления. Тогда я добавила: — К Черулло.
— Ах, к Черулло! — сказала тетка и указала рукой: — Этажом выше.
Я поблагодарила ее и пошла по лестнице, а она подошла к перилам и, глядя в пролет, закричала:
— Тити, тут к Лине пришли! Она уже поднимается!
Лина. Здесь, в этой клоаке, среди чужаков. Только теперь я сообразила, что приготовилась увидеть Лилу такой, какой она была во время нашей последней встречи в ее квартире, на фоне благополучия, которое казалось мне неотъемлемой приметой ее жизни. Хорошая мебель, холодильник, телевизор, ухоженный мальчик. И она — несмотря на невзгоды, сохранившая облик обеспеченной женщины. В тот момент я понятия не имела о том, как она живет и чем занимается. Пересуды, касающиеся судьбы Лилы, останавливались на том, что она бросила мужа и прекрасный дом и без гроша в кармане — ну не дура? — ушла к Энцо Сканно. Я ничего не знала о ее встрече с Соккаво. Поэтому я шла к ней в полной уверенности, что найду ее в квартире, заваленной книгами, играющей с сыном, в крайнем случае — на минутку выскочившей в магазин. По лености ума и из нежелания нарушать свой душевный комфорт, я не подумала, что мои представления мало вяжутся с репутацией района Сан-Джованни-а-Тедуччо. Ну наконец-то, говорила я себе, шагая вверх по ступенькам. И тут я увидела Титину. Молодая женщина держала на руках маленькую девочку, которая, тихо всхлипывая, плакала. Из покрасневшего от холода носа у нее текли сопли, застывая на верхней губе. За юбку Титины цеплялись два мальчика постарше.
Титина указала взглядом на запертую соседнюю дверь.
— Лины нет дома, — сообщила она.
— А Энцо тоже нет?
— Нет.
— Может, она гуляет с сыном?
— А вы кто такая будете?
— Ее подруга, Элена Греко.
— Вы что, не узнали Ринуччо? Рино, ты когда-нибудь видел эту тетю?
Она отвесила подзатыльник одному из мальчишек, и только тогда я узнала Дженнаро. Он улыбнулся и сказал на хорошем итальянском:
— Здравствуйте, тетя Лену. Мама будет в восемь вечера.
Я взяла его на руки, обняла и сказала, что он очень вырос и очень хорошо говорит.
— Да уж, он тут самый умный, — согласилась Титина. — Прямо профессор.
Она отбросила свою настороженность и пригласила меня в квартиру. В темном коридоре я споткнулась о какую-то детскую игрушку. Захламленную кухню заливал тускло-серый свет. Здесь стояла швейная машинка с куском ткани под лапкой иглы, вокруг валялись разноцветные лоскуты. Титина взялась прибираться, но скоро бросила и сварила мне кофе. Девочку она по-прежнему держала на руках. Я посадила Ринуччо на колени и начала задавать ему дурацкие вопросы, на которые он покорно отвечал. Титина поделилась со мной подробностями из жизни Лилы и Энцо.
