— Она работает на колбасной фабрике Соккаво.
Я удивилась и только тогда вспомнила Бруно.
— У Соккаво?
— У него самого.
— Я его знаю.
— Дрянь людишки.
— Я знаю их сына.
— Там что дед, что отец, что сын — все дерьмо. Разбогатели и забыли, как сами ходили с голым задом.
Я принялась расспрашивать об Энцо. Он, как выразилась Титина, работал на локомотивах. Как я поняла, она была уверена, что Лила и Энцо женаты, и уважительно называла Энцо «синьором Черулло».
— А когда вернется Лила?
— Вечером.
— А как же ребенок?
— У меня. Кушает, играет, все здесь.
Выходит дело, мое путешествие еще не закончилось: я думала, что приближаюсь к Лиле, но она от меня только удалялась.
— А далеко отсюда до фабрики?
— Минут двадцать.
Титина объяснила мне, как пройти к фабрике, и я записала ее инструкции на листе бумаги. Ринуччо, который все еще сидел у меня на коленях, спросил:
— Тетя, можно я пойду играть?
Он дождался моего разрешения и побежал в коридор к другому мальчику, с которым тут же затеял ссору на диалекте. Титина смущенно покосилась на меня и крикнула на итальянском:
— Рино, не смей говорить такие слова, не то сейчас заработаешь по мягкому месту!
Я улыбнулась и вспомнила, как ехала сюда. В автобусе я тоже чуть не заработала по мягкому месту. Мы с Рино примерно в одном положении. Ссора в коридоре не утихала, и нам с Титиной пришлось вмешаться. Мальчики дрались, кричали и швыряли друг в друга игрушками.
124
К территории фабрики я подошла по замусоренной тропинке. В небе стоял столб черного дыма. Еще на подходе к забору я почувствовала отвратительный запах гари и жира, от которого меня чуть не вывернуло. Охранник сказал, что навещать подруг в рабочее время запрещено. Тогда я попросила вызвать Бруно Соккаво. Он сразу сменил тон и объяснил, что Бруно здесь почти не появляется. «Ну так позвоните ему!» — велела я. Он смутился и сказал, что не станет тревожить хозяина без повода. «Тогда я сама ему позвоню, только дойду до телефонной будки», — рассердилась я. Он растерянно смотрел на меня, не зная, что делать. Мимо ехал мужчина на велосипеде; он притормозил и обратился к охраннику на диалекте, отпустив сальную шутку. Охранник приободрился и принялся болтать с мужчиной, забыв обо мне.
Посреди двора горел костер. Когда я проходила мимо, меня на миг овеяло теплом от огня. Я направилась к приземистому желтому строению, толкнула тяжелую дверь и вошла внутрь. Удушливый запах жира, заметный еще на улице, здесь был просто невыносимым. Я подошла к сердитой на вид девушке, которая торопливо причесывалась. «Будьте добры…» — начала было я. Она, не поднимая головы, прошла мимо меня, но через три-четыре шага остановилась.
— Чего надо? — грубо спросила она.
— Я ищу женщину по фамилии Черулло.
— Лину, что ли?
— Да.
— Идите в шприцовочный цех.
Я спросила, как его найти, но она повернулась и ушла. Я толкнула ближайшую дверь. В помещении было жарко, и вонь была еще сильнее. Это был большой цех; здесь стояли чаны, наполненные какой-то белесой жидкостью, в которой плавало что-то темное; над чанами склонялись по пояс мокрые рабочие, медленно перемешивая их содержимое. Над ними плавали облака густого пара. Лилы здесь не было. Я обратилась к мужчине, который лежал на грязном плиточном полу и чинил трубу:
— Вы не знаете, где Лина?
— Черулло?
— Да, Черулло.
— В цехе фаршей.
— А мне сказали, она в шприцовочном.
— Так зачем спрашиваете, если знаете?
— А где цех фаршей?
— Прямо.
— А шприцовочный?
— Направо. Если не найдете, посмотрите в разделочной или в холодильнике. Она вечно с места на место скачет.
— Почему?
— Она что, ваша подруга? — криво ухмыльнулся он.
— Да.
— Тогда лучше промолчу.
— Нет уж, скажите.
— А вы не обидитесь?
— Нет.
— С этой стервой никто работать не хочет.
Я пошла, куда он указал. Никто не пытался меня остановить. На всех здесь, и на женщинах, и на мужчинах, лежала печать какого-то равнодушия; даже когда они смеялись или переругивались, казалось, что они не имеют никакого отношения к собственным голосам, к своему смеху, к окружающей грязи и вони. Я протиснулась между работницами в синих комбинезонах, которые размалывали мясо; головы у них были покрыты сеточкой; гигантские мясорубки издавали металлический лязг; к нему примешивался плюхающий звук готового фарша. Но и здесь Лилы не было видно. Не было ее ни среди рабочих, которые забивали в свиные кишки розоватую массу, смешанную с кубиками сала, ни среди тех, кто разделывал туши, с пугающей быстротой орудуя острыми ножами. Я нашла ее возле холодильника. Она вышла из цеха, окутанная облачком белого пара. Вдвоем с напарником — низеньким пареньком — они несли на плечах красноватую пластину замороженного мяса, которую опустили на тележку. Лила снова шагнула к холодильнику. Я заметила, что рука у нее перебинтована.
— Лила!
Она медленно повернулась и недоверчиво посмотрела на меня. «Как ты сюда попала?» — спросила она. Глаза у нее лихорадочно блестели, щеки ввалились, но, несмотря на это, она производила впечатление большой и толстой. На ней была синяя рабочая спецовка, натянутая на что-то вроде длинного пальто, на ногах — грубые солдатские ботинки. Мне хотелось ее обнять, но я не посмела: почему-то я испугалась, что она рассыплется прямо у меня в руках. Она сама подошла ко мне и крепко обняла. От ее влажной одежды исходил тошнотворный запах жира.
— Пошли, отойдем, — сказала она и крикнула напарнику: — Я на пару минут! — и отвела меня в уголок. — Как ты меня нашла?
— Да вот нашла.
— Как же тебя пропустили?
— Я сказала, что я к тебе и что я подруга Бруно.
— Молодец! Пусть теперь думают, что я сосу хозяйскому сыну, хоть ненадолго отцепятся.
— Что ты такое говоришь?
— Так тут принято.
— На фабрике?
— Везде. Ты получила диплом?
— Да. Но со мной случилось невероятное! Лила! Я написала повесть, и в апреле выйдет книга.
Лицо у нее было какого-то сероватого оттенка, как будто из нее откачали всю кровь, но все же она покраснела. Я увидела, как краска заливает ей шею, щеки и поднимается к глазам, которые она сощурила, словно боялась, как бы не вспыхнули зрачки. Она взяла меня за руку и поцеловала ее сначала с тыльной, а потом с внутренней стороны.
