Начиная со следующего дня на все вопросы о Лиле Стефано отвечал: «Уехала в Пизу, к Ленучче. Ей надо отдохнуть». Но уже назавтра Нунцию снова охватило беспокойство. Она пришла к Альфонсо и спросила, есть ли у него мой адрес. Адреса не было. Его не было ни у кого, кроме моей матери. Нунция послала Альфонсо к нам домой, но мать, то ли из вредности, то ли не желая отрывать меня от учебы, дала ему неполный адрес. Впрочем, я не исключаю, что она его так и записала — с грамотой у нее было плоховато, к тому же мы обе знали, что мой точный адрес никогда никому не понадобится. Как бы то ни было, Альфонсо с Нунцией совместными усилиями написали мне письмо, в котором, не сообщая ничего конкретного, обиняками интересовались, не у меня ли Лила. Письмо они отправили на адрес университета, указав только мои имя и фамилию, и я получила его с большим опозданием. Я прочитала письмо, страшно разозлилась на Лилу и Нино и не стала отвечать.
Уже на следующий день после так называемого отъезда Лилы Ада, на которой кроме работы в колбасной лавке лежали заботы о семье, да и жених требовал от нее известного внимания, предложила Стефано убирать его квартиру и готовить ему еду, что категорически не понравилось Паскуале. Они поссорились, и Паскуале в сердцах воскликнул: «Ты ему не служанка!», на что Ада ответила: «Лучше быть его служанкой, чем тратить время на споры с тобой!» Чтобы братья Солара не обозлились сверх меры, в обувной на пьяцца Мартири в срочном порядке перебросили Альфонсо, который был этому только рад. Рано утром он выходил из дома, нарядившись, как на свадьбу, а по вечерам возвращался домой чрезвычайно довольный — ему нравилось работать в центре. Но вот кто после исчезновения синьоры Карраччи впал в настоящую ярость, так это Микеле. Он вызвал Антонио и приказал ему:
— Найди ее.
— Микеле, Неаполь — большой город, — промямлил тот. — Да и Пиза не меньше, не говоря уже о всей Италии. Где же мне ее искать?
— Начни со старшего сына Сарраторе, — ответил Микеле.
Он посмотрел на Антонио как на пустое место и добавил:
— Пикнешь кому об этом, запрячу тебя в психушку в Аверсе до конца твоих дней. О чем узнаешь, что увидишь, будешь докладывать только мне и больше никому. Усек?
Антонио послушно кивнул.
90
На всем протяжении ее жизни Лилу больше всего ужасала мысль о том, что люди еще больше, чем вещи, подвержены порче: они теряют свои очертания и превращаются в нечто бесформенное. Так случилось с ее братом, которого она в семье любила больше всех; Стефано, став из жениха мужем, утратил свой первоначальный облик, и это было еще страшнее. Лишь прочитав ее дневники, я узнала, каким кошмаром обернулась для нее первая брачная ночь и как ее пугали метаморфозы, происходившие с телом мужа, которое деформировалось под влиянием желания или гнева, если не под влиянием трусости или коварства. По ночам она боялась проснуться и обнаружить рядом с собой набухшие гноем разрозненные куски плоти, готовые в любую минуту лопнуть и разлиться густой жижей, обволакивая мебель, всю квартиру и ее самое, бессильную противостоять разложению.
Захлопнув за собой дверь, она почувствовала себя невидимкой. Словно в окружении облака белого пара она с чемоданом в руке прошла через весь квартал, спустилась в метро и доехала до Флегрейских Полей. Ее не покидало ощущение, что позади она оставляет вязкое пространство, населенное бесформенными существами, а впереди ее ждет нечто ясное и четкое, благодаря чему она наконец-то сможет стать собой, ничего не ломая ни внутри себя, ни снаружи. Пустынными улочками она добралась до нужного места, втащила чемодан на третий этаж скромного дома и попала в темную запущенную двухкомнатную квартиру, заставленную старой уродливой мебелью; из всех удобств здесь был только унитаз и маленькая раковина. Она сама все организовала: Нино готовился к экзаменам и работал над новой статьей для «Иль Маттино»; кроме того, ему надо было переделать предыдущую статью в эссе, от которого отказался «Кронаке меридионале», но которую согласились напечатать в журнале «Норд э суд». Лила сама осмотрела квартиру, сняла ее и внесла плату за три месяца вперед. Еще на пороге ее окатило волной счастья. Она сама удивилась, какое удовольствие доставила ей мысль, что она рассталась с человеком, который должен был навсегда стать частью ее жизни. Да, именно так она и написала: удовольствие. Она ни капли не жалела о том, что лишилась уютной квартиры, ее не смущал запах плесени, она не замечала, что в углу спальни на стене расплывается пятно сырости, а тусклый свет с трудом пробивается в окно; это жилье, снова вернувшее ее в знакомый с детства мир нищеты, вовсе не показалось ей отвратительным. Напротив, ей казалось, что некая волшебная сила перенесла ее из ужасного места, где она тяжко страдала, в новое, где ее ждало счастье. Я думаю, ее завораживала возможность стереть себя прежнюю вместе со всем, от чего ее мутило: бульваром, обувью, колбасными лавками, мужем, братьями Солара и пьяцца Мартири. Ее мутило от себя самой — замужней женщины, где-то потерявшей себя самое. Все, что она себе оставила, — это роль любовницы Нино. Он пришел вечером.
Он волновался, и это было заметно. Он обнял Лилу, поцеловал ее и растерянно огляделся по сторонам. Запер все окна и двери, точно боялся неожиданного вторжения. Они занялись любовью — впервые с ночи в Форио в настоящей кровати. Потом Нино встал и сел за книги, то и дело жалуясь на недостаток света. Лила тоже поднялась и стала по книге проверять, как он запомнил материал. Спать они легли в три часа ночи, выправив новую статью для «Иль Маттино», и заснули в объятьях друг друга. На улице хлестал дождь, оконные стекла дрожали от ветра, но Лила в этой чужой квартире чувствовала себя в безопасности. Тело Нино было таким новым, длинным, тонким, таким непохожим на тело Стефано. Ее возбуждал его запах. Ей казалось, что она впервые вышла из мира теней и попала в настоящую жизнь. Утром, едва спустив ноги с постели, она бросилась в туалет, где ее вывернуло. Дверь она закрыла, чтобы не разбудить Нино.
91
Их совместная жизнь продлилась двадцать три дня. С каждым часом Лила все отчетливее чувствовала облегчение оттого, что бросила прежнюю жизнь. Она не жалела о комфорте, полученном благодаря замужеству, не скучала по родителям, братьям и сестрам, по Рино и племяннику. Ее не волновало, что рано или поздно ее сбережения закончатся. Единственное, что имело для нее значение, — это то, что она засыпает и просыпается рядом с Нино, сидит возле него, когда он читает или пишет, и ведет с ним оживленные беседы, позволяющие ей блеснуть умом. По вечерам они куда-нибудь ходили: в кино, на презентацию новой книги или на политические дебаты и возвращались поздно вечером, пешком, несмотря на холод или дождь, шагая в обнимку и на ходу перешучиваясь или подкалывая друг друга.
Однажды они отправились на встречу с писателем и режиссером по фамилии Пазолини. Вокруг его работ кипели яростные споры; Нино его не любил и отговаривал Лилу идти: «Да он просто педик! И пишет про каких-то проституток!» Лучше остаться дома и позаниматься. Но Лиле было любопытно его послушать, и она настояла на своем. Встреча проходила в том самом зале, куда я когда-то водила Лилу на лекцию, рекомендованную профессором Галиани. Лила была в восторге и по окончании мероприятия потащила Нино к писателю, чтобы задать ему еще пару вопросов. Но Нино разнервничался и не пустил ее; особенно ему не понравилось, что на противоположном тротуаре выстроилась шеренга парней, выкрикивавших непристойности в адрес Пазолини. «Идем отсюда! — с тревогой сказал он. — Он мне омерзителен, как и эти фашисты». Но Лила выросла в квартале, где криками никого не напугаешь; когда Нино повлек ее за собой в боковую улочку, она со смехом вырвалась, а на непристойности отвечала такими же непристойностями.
