«Это дед Марии, — догадалась Маша. — Тот самый, о котором рассказывал сэр Вильгельм!»
Она поспешила отойти от надгробия, тем более что Эльвин уже продвигался дальше.
Еще несколько могильных плит не таких роскошных, как захоронение отца нынешнего барона, и Маша остановилась.
Перед ней лежала еще одна могила — не менее пышная, чем предыдущая, только на этот раз в ней была погребена женщина. Ее фигура, тоже выточенная из белого камня, источала мир и покой. Лицо с закрытыми глазами казалось спящим и удивительно мягким.
Эльвин, поднеся к ней факел, вдруг обернулся к Маше.
— Это твоя мать! До чего же вы похожи! — воскликнул он.
Сердце девушки болезненно сжалось.
Ее мать… Но что сейчас с ее настоящей матерью? Может, она очнулась от своего безразличия и теперь ищет ее, ждет, не смыкая глаз, глядя в пустое темное окно… Или уже не ждет…
— Все будет хорошо. Вот увидишь, дитя мое, — прошелестел тихий, едва слышный голос.
Эльвин отшатнулся, поднимая факел выше, и Маша заметила призрачную женскую фигуру, повисшую над изголовьем каменной женщины.
Маша уже слышала этот голос и теперь, глядя на белое марево, никак не могла поверить в происходящее.
— Именем Господа Бога запрещаю тебе к нам приближаться! — крикнул Эльвин, заслоняя собой Машу.
Призрак молча качнул головой, но девушка уже знала, что делать.
— Леди Элеонора не причинит нам зла, — сказала она Эльвину, отстраняя его и делая шаг навстречу туманной фигуре. — Она добрая, и еще она слишком много страдала…
Маша сама не знала, откуда взялись эти слова: просто в ее душе вдруг появилась и окрепла уверенность в том, что все они — правда.
— Дети мои, — вновь заговорила призрачная женщина, даже сейчас было видно, что лицо ее необыкновенно красивое и кроткое, — вы в страшной опасности. Ваш враг уже близко. Он не человек и не остановится ни перед чем.
— Я… Мы знаем его. Он называет себя аббатом. Это так? — спросила Маша.
— Да, — призрак печально кивнул. — Он уже принес много горя и боли этому замку. Не первый раз приводит он за собой смерть…
— Как вы умерли? Скажите мне, как вы умерли! — взмолилась Маша, скованная ужасом от внезапной догадки.
Эльвин молчал. Теперь они стояли плечом к плечу, и девушке было приятно ощущать его живое тепло, чувствовать, что он не бросит ее, а придет на помощь. Несмотря на возраст и то, что Эльвин считался всего лишь слугой, он все-таки являлся самым настоящим рыцарем.
— Он тогда впервые появился в нашем замке. Бледный аббат с галантными манерами и холодными мертвыми глазами. Он не был человеком — он был исчадием тьмы, питающимся живой человеческой кровью. Вместе с ним в наш дом вошла смерть. Он пытался заставить меня полюбить его, но меня не обманула ни его одежда, ни мнимая благочестивость. Должно быть, сама Дева Мария охраняла от него мою душу, потому что даже его дьявольский дар не помог ему сломить меня…
— И тогда он убил вас, — закончил за нее Эльвин.
Женщина кивнула.
— Теперь он вернулся, чтобы погубить и мою дочь… Но ты, девочка, помешаешь его планам. У тебя отважное и мудрое сердце, с тобой благословение Господа.
«Она знает! Она знает, что я — не ее дочь!» — поняла Маша, а женщина улыбнулась ей так тепло и ласково, что на глазах у девушки навернулись слезы.
— Ты сама выбираешь свою судьбу и свой дом. Да будет с тобой мое благословение, — произнес призрак, медленно тая в воздухе.
— Что она имела в виду? — спросил Эльвин удивленно.
— Это неважно… — тихо ответила Маша. На сердце у нее была тихая грусть — горькая и щемящая, словно прощальная мелодия.
— Эй, кто там! И что вы здесь делаете?! — послышался резкий голос, и позади них вспыхнул свет.
Глава 12 Исповедь отца Давида
— Вот ведь не повезло! — пробурчал Эльвин, доставая из-за пояса нож. — Но ничего, я с ним справлюсь!
Маша подумала, что священнику вовсе не обязательно подходить к ним близко: достаточно, злодейски расхохотавшись, запереть в склепе и выждать, пока они погибнут от недостатка воды и пищи, а то и от нехватки воздуха.
Но у отца Давида, видимо, были другие планы. Потому что он приблизился к ребятам, вглядываясь в своих нечаянных гостей.
— Миледи Мария?! — проговорил он, наконец разглядев Машу. — Ну что же, я знал, что рано или поздно вы придете, чтобы спросить с меня за все…
— Да! — Маша снова почувствовала приступ вдохновения. — Я пришла, чтобы обвинить вас в предательстве и пособничестве аббату. Этот человек…
Священник усмехнулся.
— Он не человек! Он сам дьявол! Посланец Князя тьмы! — резко бросил отец Давид. — Ну что же, хвала Господу, наконец пришел день расплаты! Как же я боялся его наступления! Сколько ночей не спал! Мой страх сожрал меня без остатка. Не осталось ничего! Ни капли! — Он оглядел Машу и Эльвина безумными, наполненными болью глазами. — Ну что же, ступайте за мной. У вас есть право выслушать мою исповедь. О Господи, неужели я наконец освобожусь от этой ноши?!
Парень и девушка переглянулись, меж тем отец Давид, больше не глядя на них и не беспокоясь, следуют ли они за ним, развернулся и направился к выходу из склепа, неся в высоко поднятой руке факел. Они молча миновали коридор, поднялись по узкой лестнице и вошли в небольшую комнатку, примыкающую к церковному помещению.
Отец Давид укрепил факел на стене, Эльвин воткнул свой с другой стороны двери, так что теперь комната оказалась освещена достаточно, чтобы разглядеть ее во всех подробностях. Обстановка помещения была скудной: неотделанные каменные стены, старая, истоптанная солома на полу, деревянная лавка, несколько сундуков и, наконец, большой стол, занимающий почти все пространство. На столе стояла чернильница, из которой торчало грязное общипанное перо, лежало несколько книг — очень больших, чуть не в половину Машиного роста. Одна из них оказалась раскрыта, и девушка увидела, что текст на странной желтоватой бумаге написан вручную, с красными заглавными буквицами, украшенными виньетками. Половину страницы занимала иллюстрация, изображающая человеческое тело и внутренние органы. Подписи к картинке были сделаны на неизвестном Маше языке.
— Это латынь, — сказал Эльвин, проследив направление Машиного взгляда. — И я вижу здесь все основания, для того чтобы отца Давида немедленно схватили и повесили на площади.
Священник закрыл лицо руками, тяжело опустился на лавку и вдруг захохотал хриплым каркающим смехом. Маша испугалась, подумав, что он окончательно обезумел.
Наконец, просмеявшись, отец Давид отнял от лица руки и поднял голову. Еще не старый, он казался ужасно уставшим и измученным. Под лихорадочно блестящими глазами пролегли густые тени, лоб избороздили ранние морщины, а уголки губ были скорбно опущены. Заметно, что жизнь священника не была легкой.
