– Да нет. Напротив, он все чаще говорил о сверхценности
жизни. И сам так жил. Шел по тротуару, к тому же – по своей
привычке! – подальше от бордюра. Чтобы, мол, террористы не захватили. Под
самой стеночкой пробирался. А тут вдруг на проезжей части какой-то
автомобиль потерял управление. Прямо из третьего ряда пошел наискось к
тротуару, никого не задел, перескочил бордюр, и… словом, как Валентин шел под
стенкой, так его по ней и протащило. Чудо, что еще жил, пока везли до больницы.
Все-таки йога что-то дает… Врачи головами качали! Говорят, другой бы на его
месте помер сразу. А этот все что-то пытался сказать.
Трубка в моих пальцах стала тяжелее чугунной тумбы. Что-то
более страшное и опасное почудилось в словах Петра, чем просто сообщение о
смерти бывшего однокурсника.
– Как он умер?
– Уже в больнице. Пока везли через весь город, еще жил,
хотя его кишки лежали рядом. И когда поднимали в лифте в операционную. А потом
как-то все сразу. Умер, будто свет выключили.
В его голосе послышалось что-то недосказанное. Я спросил
хрипло:
– А кто его так?
– Не поверишь! Самое нелепое, за рулем был сыроед. Ну,
из тех, кто не ест мяса, как вегетарианцы, ни молока, ни сыра, ничего жареного,
печеного или вареного… Словом, только натуральное, сырое, как наши древние
предки, к тому же без мяса, рыбы… только травки! Наверное, от такой
замечательной пищи с ним что-то и стряслось. То ли с сердцем, то ли в
глазах потемнело.
– Он так и говорит?
Голос Петра стал тише, в нем слышалось глубокое презрение:
– Да всякое лепечет. Верить ли? Что-то такое мелкое,
трусливенькое. Клянется, что ехал как всегда. Вдруг, мол, не то руль внезапно
дернулся, не то под колесо что-то попало. Не успел сообразить, как автомобиль
уже на тротуаре. Тряхнуло, грохнуло, проскрежетал по стене. Он даже не сразу
врубился, что человека сшиб.
В комнате потемнело, я чувствовал, как будто осыпало по
голой коже снегом. Страшновато.
– А что, – сказал я чужим голосом, – пытался
сказать Валентин?
В трубке хмыкнуло:
– Да кто слушал? Напротив, ему говорили, чтобы молчал,
при таких ранах нельзя даже губами двигать. Вкололи что-то снотворное или
антишоковое, не знаю. Ну, чтобы помалкивал, дал организму дожить до больницы, а
там уже спасут.
– Не дали сказать?
Голос Петра был угрюмый:
– Не дали. Хотя, наверное, зря. Почему-то принято
считать, что умирающий может сказать что-то особенно важное. Он как бы уже
видит Ту Сторону. Я сам как-то собирал последние слова великих. Получился
красивый винегрет вроде: и ты, Брут?.. Света, больше света!.. За Родину, за
Сталина!.. Люди, я любил вас… Нет, не больно… Только не трогай мои чертежи…
Пойду искать Великое «Быть Может»…
Он что-то говорил еще, цитаты так и сыпались, но я не
слушал. Что мне слова великих этой крохотной планеты, мне бы услышать, что
старался выговорить разбитым ртом Валентин!
Заварил еще кофе, с первого же глотка кровь двинулась по
телу тугими горячими толчками. Снова начал различать и шумы за окном, и
учащенное биение своего сердца, а с экрана телевизора, который почти не
замечал, снова шло надоевшее о гигиенических прокладках, об особой краске для
волос, о несмывающейся губной помаде. Все ролики один за другим, кучно и
торопливо, словно депутаты, спешащие в буфет, а я вдруг ощутил болезненный укол
в грудь. Это ж если хоть сотую часть этих денег, что на такую рекламу, да на
нужды, скажем, медицины, то уже наверняка на этой планете излечили бы рак и
СПИД, а если бы колоссальные суммы, что выбрасываются на дорогие духи и
туалетную воду, потратить на науку, то здешние существа уже топтали бы Марс и
Венеру, строили бы фермы на спутниках Юпитера.
Да и многие проблемы, если бы не были разрешены уже сейчас,
то разрешились бы в следующем поколении.
Дрожь прошла по телу, заледенила сердце. Не затем ли меня…
Да кто же я, посланный затем… возможно, затем… чтобы повлиять на всю эту
нелепость, именуемую цивилизацией?
Глава 6
Обжигаясь, допил кофе, горячая, почти черная струя влилась в
кровь, ударила в голову, сердце застучало чаще.
Меня подбросило, замелькали белые стены. Это мой разумоноситель,
не в силах усидеть на месте, выскочил из кухни и заметался по квартире с такой
скоростью, что картины на стенах и книжные полки слились в пестрые полосы.
Дверь на балкон распахнулась с треском, набухла после недавнего дождя. С порога
я застыл, прикованный страшным зрелищем: огромный бледно-оранжевый шар,
небесный спутник этой планеты, медленно опускается за темный горизонт! Конечно,
я понимал, что на самом деле Луна, вращаясь с огромной скоростью сразу в
нескольких направлениях, несется вокруг этой планеты, а та с еще большей
скоростью, сравнимой разве что со скоростью пули, вертится и вокруг своей оси,
и вокруг звезды. Но обманчивое зрение твердило, что пол под ногами находится в
центре мира, а я живу, да-да, живу в этом теле, что разлеглось в плетеном
кресле на балконе, мой организм настойчиво посылает в мозг сигналы, что устал,
чувства притупились, срочно надо освежить их… в некоем странном
состоянии – сне…
Я попробовал взять контроль над телом, оно в самом деле
подчиняется во всем… за исключением вмонтированных в него ограничителей.
Сколько я так просидел, таращась на жутковатое звездное небо, но в голове снова
зароился туман, мысли начинали путаться. Мой организм уже сам по себе зевал,
чесался, оглядывался на раскрытую дверь в комнату, где видна кровать. Как ни
горько, но я настолько плотно всажен в это тело и привязан к нему, что его
примитивные инстинкты и желания властвуют надо мною!
– Черта с два! – сказал я зло.
Я смолол кофе, но в последний миг руки зависли над джезвой.
Ну, поставлю на огонь. Ну, выпью еще одну большую чашку этого наркотика: еще
крепче, еще слаще, еще горячее. Продержусь без сна до утра. А что потом? Даже
за крохотную победу надо расплачиваться… Если смогу продержаться без сна,
переломив примитивные инстинкты этого разумоносителя, то к утру голова будет
как ватой набита.
Значит, вот пока что первое открытие: я не могу
воспользоваться никакими другими силами, кроме крохотных силенок моего
разумоносителя. Не могу перемещаться во времени и пространстве, для меня
закрыто как прошлое, так и будущее. Я не могу даже протянуть руки и потрогать в
Индийском океане воду, теплая ли, не говоря уже о том, чтобы усилием воли
перенестись на Марс и побегать по его красным пескам, перейти в другое
измерение и посмотреть взрыв сверхновой… Но что, что я должен совершить?
Расстелив постель, подошел к балкону, намереваясь закрыть
двери. В лицо пахнул прохладный ночной, нет, уже почти утренний воздух, слегка
влажный, с запахами разогретого асфальта и бензина. От близкой дороги
прошуршали шины, вдали звякнули составы, коротко ревнул гудок. В соседнем дворе
надрывно забибикала машина с чересчур чутким автосторожем.
