– Это она меня завалила. Теперь, сам знаешь,
сексуальная свобода.
Он загоготал:
– Так это по нам!
– Что?
– Эта самая свобода!
Веселый, налитый кровью, весь перенасыщенный половыми
гормонами, он был из той породы, которые десятка два лет тому свершали
сексуальную революцию. Мол, свободу женщинам в их проявлениях, в их желаниях, хотя
понятно, кому нужнее эта свобода…
– К черту, – ответил я искренне. – Хватает
других дел.
– Других? – удивился он. – Какие могут быть
еще дела? Секс – самый мощный стимул. Он правит миром. Все остальное так…
проявление этой силы.
– Согласен, – сказал я поспешно. – Но как-то
захотелось чего-то еще… Чем хоть занимается наш институт? Сколько лет торчу…
Он снова захохотал, вообще он хохотал охотно, по любому
поводу и без повода.
– Со стороны можно подумать, что-то засекреченное или
военное! На самом же деле нас не сократили только из-за лени чиновников там,
наверху. Они с бабами по саунам групповухи устраивают, на заседаниях в Думе
спят да похмеляются в сортире, так что мы пока живем благодаря недосмотру!
Дверь кабинета шефа хлопнула, Вавилов тут же оборвал смех и
согнулся над клавиатурой. Такой предсказуемый, понятный, словно я рассматривал
жука или богомола.
Значит, меня сюда забросили вовсе не из-за места работы
моего разумоносителя… Хотя это было бы слишком просто. Наверняка что-то важнее…
Но что?
Пальцы привычно прыгали по «клаве». На экране в трехмерной
проекции изгибался поток раскаленного воздуха. В этом заведении мой
разумоноситель вот уже седьмой год рассчитывает выход истечения газов
взлетающих ракет. Тяжелых, неповоротливых, то и дело выходящих из-под контроля,
а то и вовсе… У меня отдельный диск с записями всех несчастных случаев, когда
заканчивалось взрывом.
Может быть, промелькнула суматошная мысль, я вовсе не
заброшен в этот нелепый мир, а нахожусь в некоем эксперименте? И все, что
вижу, – это лишь плод работы моего мозга. Пока смотрю, вижу, оно
существует. Как только отвернусь или закрою глаза – исчезает. Все
исчезает: и люди, и дома, и деревья. Весь мир исчезает. Существую только я.
Даже я на самом деле не такой, каким вижу себя. Да-да, мои руки, ноги, мое
тело – тоже моя выдумка.
Вавилов наклонил голову, поблескивала лысина, которую он
называл всего лишь широким пробором. Я видел, как двигаются кисти его рук, но
его комп повернут ко мне задницей, облучая или не облучая. Над чем он
трудится – не спрашивал, скорее всего над витком раскаленного газа, что
выходит из другой дюзы.
Я спросил его неожиданно:
– Слушай, Николай, а ты существуешь?
Вавилов хмыкнул, постучал по «клаве», вскинул голову. Брови
его поползли вверх. К моему удивлению, он вроде бы чуть призадумался.
– Я?.. Знать бы! Раньше я говорил, что не живу, а
только существую, а теперь и в этом сомневаюсь. То ли это я, то ли чей-то
хреновый сон или же набор электромагнитных колебаний. Слишком все как-то не
так…
Я спросил напряженно:
– А как так?
Он обозлился.
– Если бы я знал! А так только чувствую, как собака, а
сказать не могу.
Я проговорил осторожно:
– Чувствовать мало, надо сформулировать. Только тогда
можно понять.
– Зачем?
Я развел руками:
– Ну, чтобы как-то… Разве тебя это устраивает? Не
хочется что-то делать?
Он поперхнулся готовым ответом, ощутил, что я спрашиваю
нечто другое, затем нехотя пожал плечами.
– А что делать? Все так живут.
Все, подумал я со страхом. Они все даже не пытаются, потому
что в стаде. Агнцы Божьи. А придуманного ими Бога называют пастырем, чтобы тот
их пас и перегонял с одной лужайки на другую. А сами – ни-че-го… Может
быть, я здесь потому?
Программа выдала на экран модель атома. Того самого, из
которых вся Вселенная, мировое пространство, галактики, звезды, планеты,
воздух, люди, звери, рыбы, черви…
По телу пробежала дрожь. Черт, мой разумоноситель со
школьной скамьи знает, что он из атомов, каждая из этих частиц висит в пустоте
на огромном удалении одна от другой. И что он, человек, состоит на 99,9
процента из пустоты, абсолютной пустоты, где в определенном порядке носятся
атомы! Из таких же атомов здешнее Солнце, только те атомы, из которых эта
звезда, трясутся в другом порядке.
Я чувствовал, как спина взмокла. На лбу выступили капельки
пота. Только бы не думать о таком страшном мире, в котором я оказался. Я –
всего лишь сочетание атомов! Уже достаточно сложное, чтобы в нем на какое-то
время поселился Я, неизвестный пока что даже самому себе, но призванный для
свершения каких-то важных дел! Донесся гнусавый голос пана Володарского, так
звали Корнийчука за его прононс:
– Это еще как сказать!.. Президент такой указ не
подпишет, вот увидите!
– Подпишет, – возражал ему другой голос. – Он
все подписывает, что этой кукле еще остается…
– Он не кукла! Он сохранил в себе волю и силы… Вон у
Королева спросите. Королев, как считаешь: подпишет президент указ о
мобилизации?
Я вздрогнул, догадываясь, что обращаются ко мне, ведь это
я – Егор Королев, самец, двадцать девять лет, младший научный сотрудник,
работаю в этом загадочном заведении.
– Президент? – переспросил я торопливо. –
Какой президент?
Из-за столов подняли головы даже те, кто не принимал участия
в споре. То ли я был известен как заядлый спорщик, что в каждую бочку, то ли
голос мой прозвучал не совсем так, как раньше звучал у моего разумоносителя.
Вавилов переспросил саркастически:
– Какой президент?.. В самом деле, какой у нас
президент? Кто правит страной? Стоит ли помнить такой пустячок?
Засмеялись все, даже за дальним столом Маринка улыбнулась,
на розовых щеках заиграли милые ямочки. Корнийчук заржал так, что рядом
отодвинулись бы кони, чтобы не подумали на них.
– Королев прав, – заявил он неожиданно. – Что
есть президент, как не кукла, которой двигают умелые руки? Вот только какие
группы им двигают, это вопрос. Я все же считаю, что военно-промышленный
комплекс.
– Какой ВПК, – отмахнулся Вавилов, – мафия!
Мы сами из ВПК, разве мы чувствуем, что наши боссы чем-то двигают? Все
захватила мафия!
– Банки, – возразила Маринка. – Теперь всем
правят банки. Или транс… трансвести… транснациальнистические, фу, слово-то
какое длинное!.. компании. Они и есть правительство. Настоящее, мировое!
Из другого конца комнаты откликнулся бодро Розенкренц:
– Мировое? Тогда это мы, проклятые сионисты!
