– Д-да?
Надеялся, что Вавилов просто отшутится, заржет и брякнет
что-нибудь про баб, но его взгляд на миг ушел на невидимую для меня «клаву»,
там сухо постучало, затем он поднял голову, в глазах было некоторое недоумение:
– С тобой что-то происходит.
– Что? – спросил я.
Он хмыкнул:
– Мне-то откуда знать? Это тебе ведомо. Так поедешь или
не поедешь? А то, если наберем группу в восемь человек, причитается скидка.
– Надо осмотреться, – ответил я с неловкостью. –
Понять, что от меня требуется.
Он удивился:
– Да что там понимать? Я тебе скажу!
– Спасибо, – ответил я искренне, – но любая
поездка – дело все-таки важное. Мне надо подумать.
Он развел руками, явно сдаваясь:
– Ну думай, думай. Надеюсь, до понедельника решишь?
Я улыбнулся, показывая, что постараюсь, хотя в глубине души
становилось все тяжелее: знал бы он, кто я на самом деле! Знал бы, что я
пытаюсь решить.
Внезапно вспомнил взгляд этого жизнерадостного толстяка, на
какой-то неуловимый миг ставший непривычно острым и пронизывающим. Почему он
сказал: до понедельника?
И почему так кольнуло? Даже не в мозг, не в сердце, а во
что-то еще, неведомое и очень большое.
Работал за меня разумоноситель, я только наблюдал,
всматривался в свое нынешнее тело, в окружающих, иногда уходил вглубь так
далеко, что волосы начинали подниматься на затылке: не прост этот
разумоноситель, не прост. В нем столько намешано, накручено, столько в него
напихано, а пользуется едва ли тысячной частицей.
Снова вздрогнул, уже от громового голоса Вавилова. Стоя, он
провозглашал как систему самые что ни на есть истинные ценности:
– В лес! На природу! Подальше от этого смога, ядовитых
испарений!.. Встанем рано утром, за грибами сходим. Поверите ли, в прошлую
субботу я вот такую корзину набрал! Из них только парочка червивые. Да и то не
насквозь, а так… Обрезал по краям, а там внутри как орех, чесс слово!
Киреев выглянул из-за компа, голос его прозвучал
мечтательно:
– А рыбалка с утра?.. Еще туман на реке, а ты уже с
удочкой, пока рыба сонная, глупая. За ночь проголодалась, клюет на все что ни
попадя. К обеду уже наловишь так это на полную сковородку. А на обратном пути,
когда через лесок, можно и землянику поискать. Я знаю одну поляну, где ею
усыпано от края и до края.
Скептически слушал только Терпигоров. Его знали как заядлого
охотника. Он когда-то и меня уговаривал пойти на уток, но когда я представил,
как нас, охотников, наберется три дюжины человек, как среди ночи увезут черт
знает куда, там будем ждать среди болота прилета этих несчастных пернатых,
потом начнется дикая и беспорядочная пальба, а утки будут падать в холодную
воду, не всякая собака вытащит из тех зарослей камыша.
Я вздрогнул, в ушах прорезался энергичный голос Вавилова:
– Ну так как?
– Что? – переспросил я непонимающе.
– Ты ж уже почти согласился! – завопил Вавилов
обвиняюще. – Я тебе гарантирую, что к обеду грибков корзину насобираем! А
Кирюха вон обещает ведерко ершиков! Ну?
– Да знаю, какую ведерку отнимешь у внучки, –
ответил я с улыбкой, стараясь перевести в шутку. – Слишком уж колючие твои
ершики. Мяса не видать, зато костей!
Вавилов всплеснул руками:
– Люди, плюйте на него! Еще и перебирает. Это же на
халяву, чудило. Дареному ершу в пасть не смотрят, косточки не считают.
Они смеялись, говорили, правильные и одинаковые, а я снова
подумал, что мир здешних существ изменился чересчур быстро. Они к этому еще не
успели привыкнуть. Латать одежду уже перестали, но вечный голод, что терзал
всех от мала до велика на протяжении многих тысяч лет, оставил след. Эти люди
еще сто лет тому, ничтожный срок, так мало получали еды за свою работу, что
собирать грибы или ягоды было весомым подспорьем. Лес кормил не только грибами.
В нем ставили капканы и петли на зверушек, в лесу драли лыко – это такая внутренняя
часть коры, из нее плели обувь под названием лапти, делали веревки, в лесу
подбирали сухие ветки и топили ими печи, из свежесрубленных плели изгороди и
заборы, в реках и озерах ловили рыбу, раков.
Не понимают, мелькнуло в голове, что уже вышли из мира
постоянного голода. Психика не успевает за техническим прогрессом.
Но опять же это их проблемы. А какое дело до них Мне? Этому,
Настоящему?
В правом нижнем углу монитора часы как застыли, только
секунды сменяются в замедленном темпе. Надо будет выставить и сотые, чтобы
видеть течение времени, а то рабочий день сегодня, как никогда, долгий…
Женщины собрались еще за час, накрашенные заново, собранные,
подтянутые. Как только стрелки показали шесть часов, все дружно двинулись к
выходу. Я ткнул курсором в «Конец работы», дальше программа сама закроет все
окна, сохранит, перепишет, освежит архивы, сократит, переместит, перепроверит,
а потом сама умело обесточит всю аппаратуру.
Странноватая смесь. Когда на эту аппаратуру институт скреб
деньги по всем сусекам, проректор ходил в министерство, валялся у всех в ногах,
целовал главного в зад, его жене чистил туфли. Но никого не удивляет, что наши
институтские женщины на свою жуткую косметику и уродливые тряпки тратят денег в
пять раз больше, чем стоят все компьютеры в институте!
Надо бы… надо бы… постой, о чем я сейчас думал?.. Опять
потерял мысль, а мелькало что-то важное…
Выбравшись из проходной, мой разумоноситель в
нерешительности потоптался на развилке. Мясомолочный справа, булочная слева.
Если домой, то в мясомолочный – и делу конец. Там для брюха есть все, а
если не домой, то через гастроном. Куда без бутылки? Будто голый… Когда идешь в
кино, на каток или в театр, по-разному и одеваешься, так и тут: к этой с
коньячком, к той с водочкой, а к третьей и дешевым портвейном обойдешься…
Ангел, что сидит на правом плече, мягко нашептывал одно,
черт с левого – другое. И домой бы, где спокойно и тихо, где врубишь
телевизор, а если хреновая программа, то есть еще видак, комп – можно
погонять орков вволю. И дела никому нет, что сопишь, неэстетично чешешься,
перекосив рожу, ковыряешься в носу… с другой стороны – все же к общению
тянет.
Когда пообщаешься, то порой отплевываешься и клянешься
завязать, но через три-четыре дня к общению не просто готов, а рвешься.
Черт оказался активнее. Мой разумоноситель даже не слышал,
что там вякали в правое ухо, а в левое услужливо подсказывали, что не общался
уже пять дней, Лена не в счет, и он вздохнул с покорностью судьбе, а рука уже
выудила записную книжку, и он вдвинулся в телефонную будку:
– Алло, Людмила?
В трубке прозвучало осторожное «да». Нейтральное даже,
ровное, и я поспешил назваться. Ей, конечно же, звонят, но тоже не так часто,
чтобы научилась отличать по голосам.
